— А еще сообщите моей хозяйке о том, что случилось, — попросила Люси.
— Да, — произнес комиссар, — только попытку убийства держите в тайне. Мы не хотим, чтобы кто-либо знал об этом: поползут слухи, поднимется газетная шумиха… Пусть говорит, что с барышней произошел несчастный случай.
Пообещав выполнить указание комиссара в точности, Жанна уехала. Вдова Пьера Фортье думала все это время лишь о спасении Люси; до сих пор у нее и мысли не мелькнуло о том, что из-за произошедшего с девушкой несчастья ей в качестве свидетеля придется предстать перед полицией и органами правосудия. Лишь на обратном пути в Париж, сидя в поезде, она вдруг вспомнила об этом и погрузилась в мрачные раздумья.
Жанна вспомнила былые несчастья, ясно представила себе грядущие, и ее охватил ужас. Но ведь комиссар полиции Буа-Коломб явно не питал на ее счет ни малейших подозрений. И потом: кому может прийти в голову, что всем известная разносчица хлеба мамаша Лизон и Жанна Фортье — одно и то же лицо… Постепенно все страхи рассеялись, и, подъезжая к Парижу, она думала уже только о Люси.
До смерти усталая, она, вернувшись в город, прямиком отправилась домой. Консьержка вскрикнула от радости, увидев ее:
— Ах! Мамаша Лизон, — сказала она, — может быть, вы что-то знаете о вашей соседке, госпоже Люси? Она вчера вечером повезла платье в Гаренн-Коломб, и с тех пор никто ее не видел. Может, вам что известно?
— Да… Люси заболела. Возвращаясь на станцию Буа-Коломб, она оступилась, упала и поранила себе бок.
— Ох! Какое несчастье! И сильно поранилась?
— К счастью, нет. Наверняка быстро поправится. И вернется через несколько дней уже здоровая.
— Ах! Вот и хорошо! Вы меня очень успокоили!
— Нужно только предупредить об этом госпожу Опостин, ее хозяйку. Завтра схожу к ней. Кстати, Люси просила узнать, нет ли писем.
— Есть одно.
— Хорошо, завтра я заберу его, чтобы отвезти ей…
На следующий день Жанна, как обычно, разнесла с утра хлеб клиентам, а потом вернулась домой, чтобы переодеться для похорон госпожи Лебре. У консьержки уже лежало два письма для Люси.
Жанна забрала их, затем отправилась к госпоже Опостин и, следуя указаниям комиссара, изложила ей ту же историю, что и консьержке, положив тем самым конец ее треволнениям.
По окончании похорон Жанна направилась в Буа-Коломб, где девушка с нетерпением ждала ее. Лихорадило Люси уже гораздо меньше; причиняемая раной боль понемногу утихала, состояние было вполне удовлетворительным и внушало надежду на скорое выздоровление.
Люси погрузилась в письма. Оба они были от Люсьена Лабру. Во втором письме молодой человек упрекал невесту за то, что так и не получил ответа на первое; это обидело и в равной степени обеспокоило его. Как лучшей подруге, девушка рассказала мамаше Лизон, о чем ей пишет жених.
— Давайте я сейчас же напишу ему, — предложила Жанна, — уже завтра утром он получит от вас весточку.
— Но если письмо будет написано вашей рукой, — возразила девушка, — он еще больше забеспокоится… И что бы вы ему ни написали, вообразит, что я в очень тяжелом состоянии. Поэтому я сейчас сама ему напишу. А доктору мы ничего не скажем.
И Люси чуть дрожащей рукой начертала следующие строки:
« Мой дорогой и любимый Люсьен!
Я напишу вам сейчас всю правду о том, что со мной случилось, но не пугайтесь, ибо клянусь: я ничего от вас не скрываю; поэтому не выдумывайте никаких страхов. Я ранена и лежу сейчас в постели — но, как видите, рана моя не так уж серьезна, коль скоро пишу я это письмо сама».
Дальше девушка рассказала о всех последних событиях и закончила следующими словами:
« Я очень надеюсь, что через два-три дня смогу вернуться в Париж, войти в свою комнатку, где каждый предмет напоминает мне о вас, и снова приняться за работу. Я терпеливо сношу ту боль, что причиняет мне мое теперешнее состояние, да и с чего бы мне хныкать, если я могу сказать вам о том, что сегодня я люблю вас немножко больше, чем вчера, а завтра буду любить еще больше, чем сегодня.
Ваша невеста, а в самом ближайшем времени — жена.
Ведь правда уже в ближайшем?
Люси».
Девушка приложила письмо к губам, посылая вместе с ним Люсьену поцелуй, и положила листок в конверт.
А госпожа Аманда пребывала в отвратительнейшем настроении. Она намеревалась, как обычно, пообедать с «бароном де Рэйссом», а тот не только не пришел, но даже не потрудился предупредить ее. Днем примерщице госпожи Огюстин принесли письмо, пришедшее по почте; оно было от ее непритязательного воздыхателя. В конверте она обнаружила тысячефранковый билет и известие о том, что Арнольд неожиданно вынужден уехать, и довольно надолго.
Бережно отложив в сторону тысячефранковый билет, Аманда в гневе смяла письмо. Неужели этот внезапный отъезд означает разрыв? Или он и впрямь уехал?… Ну как тут что узнаешь! Овид неплохо позаботился о том, чтобы лишить ее и малейшей возможности как-то напасть на его след…
Жестокий удар постиг Люсьена Лабру, когда он прочел письмо. Люси едва не умерла… а его не было рядом, он ничем не мог ей помочь… Душа его просто разрывалась… Что же делать? Бросить порученную ему работу и сейчас же ехать в Париж? Подвести тем самым хозяина, так доверявшего ему? Как же можно?
Определенно никак нельзя. Придется дождаться завершения работ в Бельгарде, довольствуясь ежедневной перепиской с Люси.
В особняке на улице Мурильо жизнь шла своим чередом. Поль Арман решил на время воздержаться от разговоров с дочерью о Люсьене Лабру. Молодой человек в письмах хозяину избегал каких-либо упоминаний о Мэри.
А девушка пребывала все в том же состоянии. Ни словом не упрекая отца, она молча страдала, замкнувшись в себе, стараясь скрыть раздиравшую ей душу боль; тем не менее отец, прекрасно понимавший ее без всяких слов, уже подумывал о том, не лучше ли ускорить возвращение Люсьена в Париж. Но разве внезапный вызов, не мотивированный достаточно серьезными причинами, не будет выглядеть подозрительно? И он из осторожности тянул время.
Прошло десять дней.
Люси — к великой радости Жанны Фортье и госпожи Опостин — вернулась из Буа-Коломб на набережную Бурбонов. И сразу взялась за работу; однако слишком утомлять себя ей было запрещено: хотя она и выглядела уже вполне здоровой, рана время от времени давала о себе знать. Тем не менее она успешно сметала все наряды, заказанные госпожой Арман.
Мэри чувствовала себя плохо, пребывала в глубокой печали и тоске, почти не выходила из дома и не имела ни малейшего желания заниматься заказанными госпоже Опостин платьями. Она ничего не знала о произошедшем с мастерицей несчастном случае, а если бы случайно вдруг и узнала, ей бы и в голову не пришло, что она имеет к нему самое непосредственное отношение.
Несколько дней спустя после возвращения в свою маленькую квартирку на набережной Бурбонов Люси, чувствовавшая себя не так уж плохо, попросила мамашу Лизон узнать, как быть с примеркой. Госпожа Опостин велела передать девушке, что если та в состоянии уже выходить из дома, то будет очень мило, если она сама съездит на улицу Мурильо. Поэтому на следующий день около полудня Люси отправилась к клиентке; мамаша Лизон, решив избавить девушку от необходимости нести картонки, вызвалась проводить ее до дверей особняка.
Поль Арман с дочерью как раз заканчивали обедать. Вошедший в столовую лакей доложил:
— Там к барышне пришла портниха. Говорит, принесла платья для примерки.
Мэри сильно побледнела.
— Люси? — взволнованно спросила она.
— Да, барышня… назвалась она именно так…
— Люси! — вскричал в свою очередь Поль Арман и, буквально побелев от ужаса, вскочил из-за стола.
Мэри не поняла — да и не могла понять, — почему отец так перепугался.
— Я не приму ее, папа! — сказала она. — Я не желаю ее принимать…
Ее слова несколько успокоили миллионера. Он вдруг понял, что едва не выдал себя. Значит, Люси жива! Но как же это? Или Овид бесстыдно солгал, утверждая, что убрал ее? В любом случае необходимо удостовериться, что это действительно она, а для этого придется ее впустить. Поэтому он склонился к дочери и тихо — так, чтобы слышала только она — произнес: