— А вот этого делать совсем не стоит! Вторая такая же попытка непременно вызовет подозрение, что нам как раз и не нужно.
— Значит, ты решил выйти из игры?
— Как я могу выйти из игры, когда на карту поставлена жизнь моей дочери? Да ни за что!
— У тебя есть какой-то другой план?
Поль Арман протянул листок бумаги: Соливо с любопытством прочитал:
« В 1861 или 1862 году Люси была помещена в парижский приют, в списках которого фигурирует под номером 9».
— Ну и что?
— Нужно узнать, кто отдал в приют этого ребенка.
— Совсем ничего не понимаю; по-моему, ты просто спятил! Ну какое тебе дело до того, кто запихал эту соплячку в приют? Ну что нам это даст? Во-первых, с нами никто и разговаривать не станет, если мы не опишем, в чем был младенец и какие при нем находились вещи, — у них же все в специальном регистре записано.
— Значит, нужно раздобыть регистр.
— Как, позвольте узнать? Пойти в приют и спереть его оттуда?
— Мне любой ценой необходимо удостовериться, что я не ошибаюсь.
— Не ошибаешься в чем?
— В том, Люси — дочь Жанны Фортье.
— А с чего ты это взял?
— Во-первых, ее имя. Дочь Жанны Фортье звали Люси.
— Так чуть ли не каждую вторую девицу зовут.
— Во-вторых, ее возраст.
— Опять же чуть ли не все Люси имеют тот же возраст.
— И, наконец, ее лицо… Она и Жанна похожи, как две капли воды…
— Ах вот как!… Это уже кое-что да значит… если, конечно, тебе не мерещится.
— Я очень хорошо помню все, что было в прошлом.
— Подобное сходство действительно о многом говорит… во всяком случае, наводит на мысли.
— Люси попала в приют где-то в 1861 или 1862 году. Кормилица, не получая больше денег, конечно же, заявила сначала местным властям, а затем отвезла младенца в Париж и сдала его органам государственного призрения.
— Все это весьма и весьма логично, но я так и не понял: нам-то какое до этого дело?…
— Пойми же наконец: если Люси и в самом деле дочь Жанны Фортье, и этот факт будет убедительно доказан, то она уже не просто Люси, а дочь воровки, поджигательницы и убийцы, причем не просто убийцы, а убийцы Жюля Лабру — а значит, Люсьен в ужасе прогонит ее прочь!
— Великолепно! Браво! Теперь мне все ясно. Здорово ты придумал.
— Тогда принимайся за дело.
— Да, но как? В приюте нам никаких справок не дадут… Значит, нужно начать с чего-то другого. Тебе известна фамилия кормилицы, которой Жанна отдала дочь?
— Нет.
— А где она хотя бы жила?
— В Жуаньи.
— Прекрасно! Значит, друг мой, с Жуаньи и нужно начинать. Я всегда готов оказать тебе услугу, так что я этим и займусь… Завтра же утром туда поеду.
— Деньги тебе нужны?
— Ты еще спрашиваешь! Эпопея с Амандой меня разорила дотла.
Овид бесстыдно лгал, стремясь пополнить свою кубышку. Лже-Арман выдвинул ящик стола, достал пачку денег и протянул Соливо.
— Большое спасибо! — произнес Овид, взял деньги и, не считая, сунул в карман. — Завтра же ранним утром покачу в Жуаньи.
Как только отец уехал, Мэри приказала запрячь карету. Ей вдруг захотелось прогуляться, выбраться на волю, как-нибудь развлечься, и она решила нанести визит художнику Этьену Кастелю.
Тот искренне обрадовался госпоже Арман, хотя к его радости примешивалась глубокая жалость — девушка очень изменилась и выглядела совсем больной.
— Вы, сударыня, конечно же, приехали отругать меня за то, что я не присмотрел ничего нового для вашей галереи…
— Успокойтесь, Я здесь вовсе не для этого. Просто хочу вас попросить об одной услуге. Дело в том, что каждый год я что-нибудь дарю отцу на день рождения… день рождения у него через два месяца. Ну как — уже догадались?
— Думаю, да. В этом году вы хотите подарить господину Арману свой портрет. Так?
— Совершенно верно; и очень надеюсь, что вы согласитесь помочь мне.
— Разумеется! Причем с удовольствием… Вы желаете портрет в полный рост?
— Да, если это вас устроит…
— А каких размеров?
— В этом я полагаюсь на ваш вкус.
— Такой размер вам подойдет? — сиросил Этьен, подходя к картине, над которой как раз работал; на ней был изображен арест Жанны в доме священника.
Несколько секунд Мэри, словно завороженная, всматривалась в картину. Потом вдруг вздрогнула.
— О, до чего же странно: такое ощущение, будто лицо этой женщины, окруженной жандармами, мне знакомо.
— Она напоминает вам кого-то из ваших знакомых?
— Да, и сходство просто поразительное.
— Ваша знакомая уже немолода?
— Наоборот, очень молода. Ей двадцать один, самое большее — двадцать два года. Она моя портниха, работает у госпожи Огюстин.
— И как ее зовут?
— Люси… А вы что, знакомы с ней?
— Нет, по-моему, не знаком. А где она живет?
— Набережная Бурбонов, 9.
— Определенно я ее не знаю.
При этом Этьен подумал: «Та девушка, которую любит Люсьен Лабру, тоже живет на набережной Бурбонов и зовут ее Люси…»
Вслух же он произнес:
— Подобные совпадения нередко случаются. Значит, вас устроит портрет таких размеров?
— Да, пожалуйста! И когда мы начнем?
— Послезавтра, если пожелаете…
— Договорились; я приду в два часа дня. А теперь убегаю… я и так уже помешала вам работать.
— Ничего подобного!… Останьтесь еще хоть на пару минут, поболтаем немножко…
— С удовольствием!
— Вам нравится в Париже?
— Здесь совсем неплохо, но я представляла себе этот великолепный город более веселым… оживленным…
— И вы жалеете, что уехали из Америки?
— Не то чтобы жалею; просто иногда скучаю по ее необъятному небу, роскошной природе…
— Хотя вы сами, сударыня, родились в Америке, ваш отец, кажется, не американец? — продолжал Этьен свой допрос, ловко замаскированный под светскую беседу.
— Он француз… уроженец Бургундии. Мой дед по материнской линии, Джеймс Мортимер, обнаружив в нем необычайные способности, сделал его своим компаньоном и отдал за него замуж свою дочь.
— Ваш дедушка был знаменитым изобретателем?
— О! Да, сударь. Им с отцом люди обязаны многими замечательными изобретениями; они создали, к примеру, « Тихоню» — это бесшумная швейная машина, а еще — последнюю модель гильошировальной машины.
Этьен вздрогнул.
— Последнюю модель гильошировальной машины… — в задумчивости повторил он.
— Говорят, это просто шедевр техники. Она принесла нам много-много миллионов.
— Господин Арман долго жил в Америке?
— Почти двадцать два года. В Нью-Йорк он приехал, кажется, в 1861 году.
— Да, чтобы составить такое колоссальное состояние, ему, наверное, немало пришлось поработать.
— Дедушка уже тогда был очень богат…
— В Америке стоящий изобретатель, как правило, довольно быстро становится богатым. Вы, может быть, еще вернетесь туда?
— Не думаю.
— Почему?
Мэри почувствовала, что краснеет. И тем не менее сказала:
— Отец не хочет больше уезжать из родной страны, к тому же здесь теперь сосредоточены все его деловые интересы.
— Это так, но все же обстоятельства могут измениться; к примеру, вы соберетесь замуж.
— Что вы! — воскликнула Мэри. — Я никогда не выйду замуж за американца.
— Вам нравятся французы?
— Очень. К тому же по отцу я — француженка.
— Не так давно, когда я имел удовольствие встретиться с вами в доме моего друга Жоржа Дарье, вы высказали одну идею относительно Люсьена Лабру… весьма, надо сказать, похвальную.
Мэри опять почувствовала, что краснеет, и, запинаясь, смущенно пояснила:
— Но ведь это же вполне естественно! По-моему, протянуть руку помощи тому, кто ничего не имеет, — первейший долг тех, у кого все есть…
— А господин Арман, обдумав вашу идею, согласился?
— По-моему, папа уже предложил господину Лабру стать его компаньоном.