— Значит, — произнес он через некоторое время дрожащим голосом, — никакие доводы, никакие мольбы не в силах заставить вас изменить свое решение и ускорить наступление того момента, когда дочь моя будет наконец счастлива?
— Очень вас прошу: не настаивайте. Умоляю: дайте мне хоть несколько дней, чтобы успокоиться и все обдумать…
— Несколько дней! — произнес миллионер. — Ну что ж, пожалуйста! Только это вам следовало бы сказать Мэри, а не мне. Она ведь мне не поверит.
— Хорошо, сударь! Сегодня же вечером я сам скажу ей об этом, — с внезапной решимостью объявил Люсьен.
—Спасибо, мальчик мой, теперь вся моя надежда — только на вас.
— Не позволите ли вы мне взять этот документ, через день я верну его.
— Пожалуйста. Можете сколько угодно держать его у себя.
Люсьен вышел из кабинета, на сердце у него было тяжело. Размышляя о том, что случилось, он с головой ушел в свои мысли.
«Факт остается фактом! Люси действительно дочь Жанны Фортье… Я не уверен, что Жанна Фортье и в самом деле виновна, но Поль Арман прав: сотни улик свидетельствуют против нее, и нет ни единого доказательства ее невиновности!… Брак, о котором я так мечтал, невозможен и теперь не состоится. Ах! Бедная Люси, ведь это разобьет и ее сердце! Прощайте, все мои прекрасные надежды! Прощай, любовь! Прощай, будущее! Больше у меня ничего не будет в этой жизни!»
И, уронив голову на грудь, Люсьен полностью отдался во власть постигшего его горя.
Вернувшись в Париж, молодой человек нанял извозчика и велел ехать на набережную Бурбонов. Люси дома не оказалось — она ушла в мастерскую. Тогда он приказал отвезти его к булочной на улицу Дофина. Когда Люсьен появился там, разносчицу хлеба охватило вдруг дурное предчувствие. Ее внезапно забила дрожь: быстрыми шагами она пошла к нему навстречу; заговорить ей стоило немалого труда:
— Вы, господин Люсьен! Вы пришли ко мне?
— Да, мамаша Лизон. Только что я был на набережной Бурбонов… Люси я не застал…
— Вы хотели ей о чем-то сообщить?
— Да… А теперь скажу все вам. Вы можете отлучиться на час?
— Разумеется, господин Люсьен, — ответила Жанна, окончательно встревожившись, — я сейчас свободна. Но что это с вами? Вы, похоже, страшно взволнованы…
— Я вам все объясню. Пойдемте в карету…
Карета тронулась. Жанна хотела что-то спросить, но он перебил ее:
— Не здесь, мамаша Лизон. То, о чем мне нужно вам сказать, очень серьезно. Потерпите, пока не приедем ко мне.
Тревога, охватившая Жанну, перешла в ужас; она замолчала и погрузилась в размышления. Зная о том, что произошло между мастерицей и Мэри, она понимала, что речь сейчас наверняка пойдет о Люси, но о чем именно?
Вскоре они наконец оказались одни — в очень скромной квартире. Молодой человек, до сих пор державшийся из последних сил, рухнул на стул и тут же разрыдался. Жанну этот внезапный взрыв отчаяния страшно перепугал.
— Господин Люсьен, — воскликнула она, — ваши слезы — красноречивее всех слов. Ведь речь пойдет о Люси, да? Вы хотели поговорить со мной о ней?
— Да… — ответил Люсьен так тихо, что Жанна поняла это лишь по его кивку.
— Ах! С самого утра, после визита госпожи Арман, я все время чувствовала, что произойдет какое-то несчастье.
Люсьен изумленно посмотрел на Жанну.
— Вы не знаете о том, что госпожа Арман любит вас?
— К сожалению, мне это известно. И уже довольно давно. Но зачем она приходила к Люси?
— Она просто с ума сходит от ревности. И пришла предложить Люси три тысячи франков — а если та захочет, то и больше — за то, чтобы та согласилась уехать, причем не просто из Парижа, а вообще из Франции, и навсегда забыть вас.
— Как она могла! — ошеломленно прошептал Люсьен. — Как она посмела предложить Люси подобную сделку!…
— Посмела. Просила, умоляла. На колени встала, упрашивая спасти ей жизнь: заявила, что, если вы не согласитесь ее полюбить, ей останется только умереть. А Люси возмутилась… Тогда госпожа Арман повела себя совсем иначе и, уходя, заявила, что отомстит ей… А что вы об этом думаете?
— Думаю, что ревность — плохая советчица и что стоит простить того, кто обезумел от любви.
Эта фраза Жанну совсем озадачила.
— Значит, вы нисколько не порицаете госпожу Арман?
— Порицаю, но считаю, что она вполне заслуживает жалости.
— А Люси разве жалости не заслуживает? Или госпожа Арман не ранила ее в самое сердце, не вселила ей в душу ревность и печаль? Если бы вы только видели, в каком она была состоянии — вся в слезах, растерянная, — вы бы поняли, какие муки она испытывает!
— Мне от души жаль ее, мамаша Лизон.
— И только-то?… Господин Люсьен, ваша холодность пугает меня… Боюсь, как бы через пару минут вы не объявили, что больше не любите Люси, что…
— А если так оно и будет? — вдруг перебил ее Люсьен, голос его дрожал.
Разносчица хлеба страшно побледнела.
— Значит, вам приходило такое в голову?
— А если я не должен больше никогда видеться с Люси?
— Ах! Вы, должно быть, шутите! Не видеться с Люси! Это было бы ужасно! Только подумайте о том, Как безумно девочка любит вас! Да она просто умрет! Нет, нет! Вы такого не сделаете!
— А если честь вынуждает меня поступить именно так? Если между нами сейчас стоит непреодолимая преграда?
— Но это же просто невозможно! Вчера не вынуждала, а сегодня уже вынуждает! Или всему виной богатство господина Армана — это из-за него вы голову потеряли?
— Мне открыли глаза на кое-какие факты, и теперь я вынужден поступить так, как велит мне долг.
— Неужели вы собираетесь оскорбить Люси, в чем-то подозревая ее?
— Боже упаси! В чем ее можно подозревать?
— А тогда что же вам о ней сказали? Что выдумали Поль Арман с дочерью? Неужели вы посмеете повторить мне эту постыдную ложь?
— Они вовсе не лгали и ничего не выдумывали. Клянусь вам: преграда, разделяющая теперь нас, непреодолима. Нас с Люси разделяет пролитая кровь!
— Кровь! — повторила Жанна, окаменев от изумления.
— Да… Люси я все так же люблю; может быть, даже больше, чем прежде. Расставаясь с ней, я повинуюсь лишь голосу чести. Увы, честь не позволяет мне жениться на Люси!
— Но почему же, почему вдруг!
— Потому что я не могу жениться на дочери убийцы моего отца!
Жанна вскрикнула и обеими руками схватилась за сердце, словно опасаясь, что оно вот-вот разорвется. Потом пошатнулась.
— Что вы такое сказали? — спросила она вдруг очень отчетливо. — Наверное, я плохо поняла. Вы утверждаете, что Люси — дочь той женщины, которую суд приговорил за убийство вашего отца?
— Да… Она — дочь Жанны Фортье…
— Дочь Жанны Фортье! Ее дочь! Люси — ее дочь!
Жанна буквально рассудка лишилась. И едва не выдала свою тайну. Она уже готова была сказать: «Люси — моя дочь!» Однако довольно быстро опомнилась: вряд ли стоило доверять подобную тайну сыну Жюля Лабру.
— Право, мамаша Лизон, что с вами? — спросил Люсьен; хотя он и знал, как хорошо славная женщина относится к Люси, столь бурная реакция несколько озадачила его.
— Что со мной? — произнесла Жанна, явно пребывая в нерешительности. — Со мной ничего… Просто то, что вы сказали, было так неожиданно, что мне показалось, будто я с ума сошла… Мне и сейчас трудно поверить в это… Люси — дочь Жанны Фортье!… Возможно ли? Откуда вы знаете? У вас есть какое-то доказательство?
— Да, и совершенно бесспорное. Вот оно.
Люсьен протянул Жанне отданное ему Полем Арманом заявление. Жанна, буквально выхватив его из рук молодого человека, жадно принялась читать. Ее бледное лицо при этом постепенно приобретало какое-то совершенно непостижимое выражение.
— Она моя дочь, она действительно моя дочь, — пробормотала Жанна неслышно. — А ведь я чувствовала это. Вот почему я так полюбила ее, что и жизни бы ради нее не пожалела. И я не смогу об этом сказать… И ничего не смогу сделать…