– Хватит… Последний раз в жизни с тобой говорю. Значит, бросаешь меня ради первой попавшейся промокашки?
– Детка, такова жизнь…
– Подонок, ты помнишь, что ты мне обещал? Обещал, что если когда-нибудь в кого-нибудь влюбишься, то только в меня.
– Не глупи, Дюймовочка. Это несерьезно.
– Сам ты несерьезный. И теперь он мне говорит: «Я по самые яйца встрескался в какую-то шлюху, подругу моих родителей…»
– Ничего я такого не говорил. И никакая она не шлюха.
– Ах, нет? Выходит, это она тебя соблазнила, как… какого-то сосунка… Представляю: ты петушишься, хорохоришься, выливаешь на себя ушат одеколона, а сам… будто ни при чем. Так как: уже успели трахнуться или приберегли это на сегодня?…
– Дюймовочка, пожалуйста…
– «Дюймовочка, пожалуйста…» Так вот, слушай: сегодня я пойду гулять одна. У меня тоже есть поклонники, чтоб ты знал.
Наконец-то.
Выйдя на улицу, я предупредил о своих перемещениях ангелов-хранителей, которые, сидя в «опеле», коротали время, перекидываясь в картишки. Мотоциклиста и след простыл. Скорей всего, видя, что я не собираюсь скрываться от наблюдения, папенька решил отказаться от его услуг. Идти пешком не хотелось, и я подумал про Багиру, но как раз в этот момент перед «опелем» проехало такси, и я почти инстинктивно остановил его. Я никогда так и не узнаю, навредило мне это такси или спасло мою шкуру, но теперь я могу об этом рассказать.
В холле у моих Досточтимых Родителей не было ни консьержа Мариано, ни жандарма в форме. Зато парад громил был впечатляющим: двое расхаживали по улице, еще двое – по вестибюлю, и двое сторожили наверху, у дверей квартиры; это не считая тех, кого я не видел. Похоже было, что все они поддерживают между собой радиотелефонную связь, по крайней мере у каждого из уха что-то свисало. Один из нижних попросил меня воспользоваться служебным лифтом. Не успел я показаться у центрального входа, как заверещала какая-то электронная штуковина, у меня было такое впечатление, будто развели подъемный мост. Из верхних громил тот, что помощнее, раз двадцать пять звонил в дверь, пока ее наконец не открыла маменька, – случай, безусловно, неслыханный. Однако внешний вид ее мало чем отличался от обычного: блуза, расшитая экзотическими узорами, макияж для просмотра телевизора и жемчуг для домашнего обихода. Мне даже показалось, что она не так нервничает, как можно было предположить. В чем дело? Валиум? Сауна? Заботливые лапы Гонсалито?
– А, Пабло Хосе, проходи, сынок. Это просто безумие. Мы остались без служанки (этот варвар, твой отец, выгнал ее сегодня утром, я потом расскажу), и я не понимаю, что происходит с Эусебией, почему она не открывает дверь? – Пройдя чуть дальше по служебному коридору, она возвысила голос: – Эусебия, ты что, не слышала?! – И снова переключилась на меня: – Тебе совсем не идут эти усы, Пабло Хосе. – Она подставила мне для поцелуя сначала одну щеку, потом другую. – С ними ты похож на футбольного судью, только очень толстого… Надо бы тебе позаниматься на тренажерах, сынок. И сбрей ты эти ужасные усы.
Тут послышался шум опорожняющегося бачка и водопроводного крана, доносившийся из служебного коридора. Вскоре вслед за этим показалась Беба, вытиравшая руки о подол.
– Ты что, не слышала звонка, Эусебия?
– Слышала, как не слышать, такой трезвон развели, но я в клозете сидела, писала…
– Я уже тебе говорила, что, когда ходишь в уборную, не обязательно рассказывать, что ты там делала. В прошлый раз ты выкинула такую же штуку в присутствии сеньоры Митжанс.
– Не хотите знать, так не спрашивайте… А то вишь ли, какая цаца. Что, эта Митжанс по-маленькому не ходит, что ли? Бо-о-о-же правый… чего только не бывает на свете!
Первый сеанс семейного общения взяла на себя маменька, которая, как только представилась возможность, увела меня в гостиную. Мы сели между двумя раскрашенными Вседержителями (в свое время ее никаким макаром было не убедить, что Вседержителей надо выставлять только поодиночке), и я расположился мирно выслушать рассказ маменьки о событиях дня. В результате выяснилось, что смиренная супруга и мать стала жертвой тройного заговора, в котором участвовали: нетерпимый и упрямый супруг, наглая и упрямая кухарка и бесчувственные и упрямые сыновья, особенно старший. The First, который наглядно проявил свою бесчувственность, упрямо не звоня ей по телефону. После того как маменька закончила свое красочное повествование, я решил, что пришло время кое-что разузнать самому.
– Мама, ты давно разговаривала с неким Робельядесом?
– М-м-м, да нет.
– Никто не звонил, не спрашивал Себастьяна?
– Не знаю… Твой отец-параноик часами сидит в библиотеке и сам отвечает на все звонки. Видишь огонек? И так весь день.