– Он там, у себя, проверяет счета.
Я поднялся и постучал в заднюю дверь костяшками пальцев. Войдя, я застал Луиджи, сидящего перед складным столиком, в самом разгаре бухгалтерской деятельности: вокруг в полном хаосе были раатожены: сберегательная книжка, горы счетов и маленький металлический сейф, набитый банкнотами и рукописными векселями.
– Слушай, Луиджи, хочу попросить тебя об одном одолжении.
– Только не о деньгах…
– Разве я тебе хоть когда-нибудь не возвращал долга?
– Да, но пока ты не соберешься с деньгами, глянь, тебя и след простыл, а потом жди тебя, дожидайся. Это не дело.
– Завтра все верну, серьезно, завтра у меня будет куча бабок.
– То ли мне мерещится, то ли я это уже слышал.
– Скажи, Луиджи, я хоть раз тебе соврал?
– Каждый раз, как тебе приспичит.
– Но насчет денег – никогда. Мне нужно десять штук, всего десять.
Луиджи несколько смягчился. Это было видно по тому, как он сосредоточенно опустил голову.
– Надеюсь, что и за сегодня ты тоже расплатишься.
– Хорошо, завтра я принесу тебе пятнадцать кусков, чтобы возместить…
– Послушай, я тебе не банк. Завтра вернешь то, что должен, – ни больше, ни меньше… Но только завтра, договорились?
Я буквально пулей вылетел от него и пошел к центру по улице Жауме Гильямет. Очевидных следов происшествия с Берри не осталось, только крохотные осколки блестели на асфальте в свете уличных фонарей, и виднелись опилки, которыми засыпали лужицу крови. Скоро я дошел до дома номер пятнадцать. Поравнявшись с ним, я на мгновение наклонился перед входом в сад, как человек, который зашнуровывает ботинок. Я оглядел фонарный столб и абсолютно не удивился, увидев привязанную к нему красную тряпицу, наоборот, я даже обрадовался, убедившись, что мои ожидания подтверждаются. Я почувствовал себя хитрым, коварным, проницательным, самоудовлетворенным, как иногда после алкоголя: мир снова становился упорядоченным. Убедившись в наличии улики, я дошел по Травесере до Нумансии и стал спускаться к площади Испании. До бара на Паралело я добрался, уже нагуляв аппетит. Постучался в опущенные ставни. В глазке появился свет. Я дал возможность удостовериться, что я – это я, и меня впустили через боковую дверь. Рагу из маленьких осьминогов с рыбными фрикадельками, пряное и острое. Я ел не спеша, смакуя каждый кусок, и мне становилось лучше. Для полного кайфа оставалось только хорошенько погадить. Сортир был грязнее грязного, чего и следовало ожидать от бара на Паралело, открытого для всех желающих ночь напролет, но я соорудил из обрывков бумаги импровизированную прокладку и удобно пристроился над очком, следя, чтобы кончик члена не касался фаянса. Закончив, я быстренько подрочил над умывальником, представляя телеведущую с потрясающими титьками; не то чтобы мне уж очень хотелось, но надо было слегка подразгрузиться, чтобы потом сразу не кончить. Затем я тщательно умылся и обнюхал себя под мышками: полный порядок. На улицу я вышел уже совсем трезвым, а набитое брюхо отбило кислое послевкусие пива и водки.
Дневной свет еще только разгорался, транспорта было мало. Мне нравится это время: полшестого утра – шесть. Ближе к семи город становится уродливым, и лучше проспать эту утреннюю побудку, когда жизнь начинает раскачиваться. Немного пройдясь пешком, я выкурил сигарету, потом остановил такси. В назначенной мне судьбой машине пахло бритвенным кремом «Ла Тоха». Первый выпуск новостей по радио. Пятница, двадцатое июня, матч чемпионата мира во Франции, испанская сборная, ля-ля-ля – лепет, особенно приятный в сочетании с ветерком, влетающим через опущенное стекло, и гулом дизельного мотора. Я сошел, не доезжая до Бокерии, чтобы пройтись по рынку и полюбоваться какой-нибудь рыбачкой во всеоружии, рассевшейся на своем ледяном троне, как царица морей, перед которой разложены подношения в виде лимонов и благоуханных морских ракушек. Потом поблуждал по крутым улочкам, больше сосредоточенный на приятной легкости в районе ширинки, чем на том, чтобы следовать точному маршруту, но все равно безошибочно вышел на маленькую площадь с гостиницей; незаметно для самого себя я всегда оказываюсь здесь. Роившиеся на площади женщины не особо меня вдохновили, и я забрался в один из баров в ожидании, пока не представится что-нибудь получше. Хозяин рылся в холодильниках за стойкой – лысый тип с изъеденной псориазом кожей на лбу. Кофеварка была включена и казалась готовой к исполнению своих электробытовых обязанностей. Я спросил чашку черного кофе с капелькой молока. Если кто-то не знаком с тем, как работает механизм проституции в этом районе, то примите к сведению, что дело здесь обстоит прямо противоположно тому, как оно обстоит в Амстердаме, а именно: клиент ожидает за окнами какого-нибудь бара, выставляя себя на обозрение, а проститутки между тем устраивают на площади небольшую карусель; когда какая-нибудь из них тебе приглянется, ты подаешь ей знак, и она входит, чтобы обсудить дело в подробностях. В это время ночная смена уходит, и появляются те, чья обязанность – обслуживать персонал, закончивший доставку продуктов на рынок. Здесь всегда найдется кое-что получше, чем в саунах на Энсанче, оккупированных баснословно дорогими филологинями, которые пьют обезжиренное молоко и знают слово fellatio,[13] но в то утро дела шли вяловато: по площади разгуливали всего три цыпочки, и все не в моем вкусе. Самой старой из этой троицы, должно быть, уже давно перевалило за шестьдесят. Она упрямо торчала перед баром, подавая мне знаки. Сохраняя любезное выражение лица, я несколько раз отрицательно помотал головой, но недостаточно категорично, и кончилось тем, что она вошла за мной.