Я провел много времени, стоя на коленях возле ножа, смотря на него, прежде, чем взял его, вытер и вернул в ножны.
Я провел много времени, думая, что бы это могло означать.
Двадцатью минутами позже я вернулся в зал встреч пободаться головами с Фаррисом:
— Мы должны отсюда убираться. Мы не можем ждать до утра.
Генерал Фаррис тряхнул головой:
— Сначала мы здесь закончим, Стракен. Мы не будем делать ночью марш-бросок через джунгли.
— Люди справятся с джунглями.
— Может быть они и смогут, но сельские жители…
— Если мы остаемся здесь, и мутанты снова нападут, я не смогу гарантировать, что мы сдержим их. Наша единственная надежда состоит в том, чтобы захватить их врасплох, прорваться через их шеренги и продолжать движение.
— С противником, наступающим на пятки?
— Доберемся до базового лагеря, тогда и поразглагольствуем, — сказал я. — С парой взводов мы можем вернуться назад и спалить всех чертовых хаоситских ублюдков…
— Но сельские жители, солдат! Среди них есть старики. Есть дети. Они не смогут идти с нами в ногу.
— Ну что ж, потеряем нескольких гражданских. Лучше это, чем…
— Нет, — настаивал Фаррис. — Мы будем придерживаться моего первоначального плана. Вы сказали, что не было потерь при первой атаке.
— Просто мутанты не пытались убить. Они думали, что смогут взять нас живьём. Теперь они узнали нас получше.
— Если бы я не знал вас получше, то задался бы вопросом, а не потеряли ли вы свою смелость.
Во второй раз за эту ночь, я подавил желание заткнуть кулаком проклятый самодовольный рот этого проклятого Валидианского выскочки. Стиснув зубы, я процедил:
— Вы просите, чтобы я жертвовал своими людьми, всем моим взводом, ради явно проигрышного дела.
— Вы получили ваши приказы, полковник Стракен, — холодно сказал генерал.
За час до рассвета противный птичий щебет нарушил утреннюю тишину. От долгого лежания мурашки ползли по моим старым костям, и мне хотелось ощутить солнечное тепло — любого солнца — в последний раз.
В джунглях ничто не двигалось. Однако, и я был в этом уверен, тени стали длиннее. И более темными. Глубокая, неестественная темнота. Мутанты — монстры — собирали силы, увеличивая численность.
Мой живот свело от страха. Это не походило на меня. Терпение Катачанца — его самая большая сила. Но сегодня вечером это не ощущалось. Ощущалось, что мы только откладываем неизбежное.
Мои мысли возвращались к моему последнему разговору с Фаррисом, и я чувствовал, что моя кровь вскипает. Но теперь я кое-что понял. Генерал попал в точку. Не по поводу меня — «Железная Рука» Стракен не чертов трус. Но я не хотел оказаться снова перед мутантами. И все же я был здесь.
Я не мог объяснить почему. Это скручивало мои кишки. Зудело в моем мозге. Инстинктивно я чувствовал, что что-то здесь было не так, что-то, что я упустил. Вспоминая события ночи, я понял, что зуд был всю ночь. С тех пор, как я увидел это проклятое место.
Итак, что я делаю здесь? Жду атаки, от которой не смогу защититься, жду смерти? Я следовал приказам. Но Император знает, в свое время я бросал вызов достаточно многим тупоголовым генералам. Я вогнал бы свой нож в проклятое сердце Фарриса и был бы рад сделать это, если бы знал, что это спасет хотя бы одного из моих парней. На сей раз проблема была в том, что я не знал, хочу ли этого. Я не знал, что лучше сделать.
Или может быть сделал. Может быть, на каком-то уровне, я знал все наперед.
Может быть, я просто должен послушать своё нутро.
Я встал на ноги, и пошел к джунглям, трава шелестела под ногами.
Когда я миновал самые дальние хижины деревни, я почти ощущал сотню лазганов, нацеленных в меня. Я был у них на виду, во власти этого оружия — но, ни одного из них не выстрелило. Я наклонился и положил свое оружие на землю, снял с плеч рюкзак и патронташ, и бросил их рядом. Наконец, я поднял руки, чтобы показать, что они пусты.
Меня почти душили слова, которые я должен был сказать, слова, которые я вообще не думал, что вылетят из моего горла. Я не поднимал голоса — в этом не было нужды:
— Меня зовут полковник Стракен, и от имени Второго полка Катачанской Имперской Гвардии — от имени Самого Бога-Императора — я предлагаю вам мою безоговорочную сдачу.
Прошла минута — долгая, тревожная минута — прежде, чем что-то случилось.
Потом я услышал слева шелест листьев, и почти человеческая фигура отделилась от листвы. Оно приближалось ко мне с поднятым лазганом, и я чувствовал, что мои кулаки сами собой сжались.
Теперь мутант был возле меня. Я отшатнулся от его тошнотворного дыхания. Оно заговорило со мной, на том же самом нечестивом языке, что и прежде, и мне всей душой хотелось наброситься на него. Я хотел бить, пинать, плевать, тыкать ножом и вырезать своё имя на его отвратительной груди.
Вместо этого я смотрел, как мутант дал знак своим товарищам. Один за другим, они выступили из джунглей позади него. Каждый был отвратительным, и их общий вид только увеличивал это чувство.
Позади меня прозвучал единственный выстрел лазгана. Мутант упал, сжимая плечо.
— Не стрелять, черт возьми! Это — приказ! — закричал я. — Никто не должен вступать в бой с этим… противником. Им нужны не мы.
Мутанты подняли своё оружие, но теперь вновь его опустили. Я не мог смотреть им в глаза, любому из них. Я чувствовал себя больным, и моя плоть ползла, словно меня опустили к огненным муравьям.
И теперь мутанты шли, волоча ноги, мимо меня — десяток, два десятка, три — в деревню. К залу встреч.
Я увидел Мак-Дугала и Стоуна, вскакивающих на ноги, чтобы убраться с пути мутантов, и вытащивших ножи, борясь с желанием пустить их в дело. Я был им благодарен. Они доверяли мне. Даже несмотря на то, что они знали — любой из моих парней, наблюдавших эту сцену из своих позиций, знал, — что я, должно быть, лишился своего крошечного рассудка. Может быть, так оно и было.
Но, так или иначе, я чувствовал себя хорошо. Так словно сделал что-то разумное. В первый проклятый раз за эту прошедшую ночь, чувствовал себя правильным. Позади меня — я почувствовал знакомый порыв жара и пламени — гранаты мутантов снесли зал встреч.
Сельские жители, должно быть, услышали их приближение — но у большинства из них не было времени, чтобы убежать. Выжившие наступали, выскакивая из огня и вздымающегося дыма. Я видел стариков и мальчиков, их лица, потемневшие и искаженные ненавистью и гневом. Трудно было поверить, что они были теми же самыми мирными людьми, с которыми мы делили пищу. Селяне надвигались на мутантов с сердитым ревом, бешено стреляя из лазганов, стремясь уничтожить вторгшихся.
Мутанты были безжалостны. Половина сельских жителей была расстреляна прежде, чем они смогли сделать пару шагов. Оставшиеся набросились на нападавших, но, не имея простых навыков боя, были быстро разорваны когтями. Их крики заполнили поляну, заглушая звуки сражения и лазерных выстрелов. Это было не тем, что я хотел бы видеть, но я принуждал себя передвигать ноги, подходя ближе. Потому что я должен был видеть это. Я должен был знать.
Я остолбенел от разворачивающегося ужаса, но мои старые боевые инстинкты меня не покинули. Кто-то подошел ко мне сзади. Я уклонился, сделал захват и перебросил его через плечо. Фигура быстро перегруппировалась, вскочив на ноги. С ужасом я увидел, что это был генерал Фаррис. Левая сторона его лица была сожжена. Он, должно быть, испытывал невероятную боль. Он проклинал меня, называя всеми проклятыми именами, которые мог вспомнить, и ярость давала ему силу, которую я никогда от него не ожидал. Я, возможно, немного помедлил, потому что он сумел двинуть ногой мне в живот и впечатать меня в стену хижины.
— Это не то, на что похоже, — выдавил я. Слова даже для меня казались жалкими.
Фаррис шел на меня с вытаращенными от ярости глазами и нацеленным пистолетом:
— Я знал, что всё идет к этому. Я наблюдал за вами, Стракен. В вас нет дисциплины, субординации. Я сносил ваши дерзости лишь потому, что это был ваш полк. Но я всегда знал, что вы были в одном шаге от предательства, от измены всем нам. Я должен был еще час назад всадить этот болт вам между глаз.