— Сейчас Карапуз в бегах, но к вечеру должен вернуться. Как пить дать вернется.
А вечером Саул вдруг воскликнул:
— А вот и Карапуз!
Он поглядел на дальний конец лужайки, а лужайка была длинная, и тут из зарослей в самом деле выбрался Карапуз. Саул приоткрыл дверь и вышел на крыльцо. Карапуз увидел хозяина и кинулся к нему на полной скорости, безрассудно и бесстрашно. Пересек лужайку за секунду. Нечасто увидишь, чтобы кот так мчался. Скорее так бегают собаки — вперед, без оглядки. Он подскочил к Саулу и потерся о его ноги, а Саул улыбнулся, засмеялся и сказал:
— Вот он какой, мой Карапуз.
Если вы любили Саула, то становились подобны Карапузу. Вы стремились к нему. Безрассудно — вот ключевое слово, хотя это такой сдержанный вариант безрассудства. Вы всем сердцем привязывались к нему и уже не беспокоились о частностях. При этом Саул, конечно, был человеком непростым, и порой то, что совсем недавно нравилось ему, вдруг начинало его раздражать. Это касалось и его самого, а иногда и друзей. И эта переменчивость поначалу сбивала меня с толку — все казалось, что я должен как-то отличиться, чтобы заслужить его внимание, что я должен быть интересной личностью или чудаком. Но через некоторое время я перестал волноваться; я просто доверял дружеским чувствам Саула. Я твердо знал, что душевно расположен к нему и что он тоже расположен ко мне, как бы он себя ни вел. Его характер выражался во всем: и в работе, и в дружбе, и в том, как он смотрел на мир. Гедда недавно сказала мне: «Саул относился к миру с великой нежностью». И иногда его щедрость и любовь к жизни вдруг проявлялись, всплывали на поверхность — и это было не сравнить ни с чем. Антон напомнил мне об одном характерном жесте Саула, над которым я давно не задумывался. Изредка он неожиданно поворачивался к тебе, протягивал руку и говорил:
— Ну, обними же меня…
И ты обнимал его.
Саул, мы обнимаем тебя, пусть пребудет с тобой наша любовь. Мы будем по тебе скучать. Благослови тебя Господь.
НАБЛЮДАТЕЛИ
Пол ЛаФарг
Наблюдая — разрушаешь.
Для начала позвольте сказать, что, принимаясь строить обсерваторию, я вовсе не собирался заглядывать в прошлое. Точнее, я вообще не собирался ее строить — это выросло само из паутины обстоятельств, как вырастают грибы из дождя и полумрака. Сначала был мартовский ураган — из тех, что воспринимаются как личное и умышленное оскорбление, как разговор с вымогателем, не показывавшимся три недели, а потом звонящим среди ночи, дабы сообщить, что никакой последней отсрочки не будет — сейчас или никогда. Небо сделалось сперва серым, потом черным. Оно плевалось градинами, те сбивали насмерть птиц с веток и оставляли выбоины на жестяных городских крышах. Упав на землю, град превращался в лед, снегоочистители завалили снегом припаркованные машины, не оставив никому возможности никуда уехать. Моя подружка вышла из подъезда бросить в ящик письма, поскользнулась и сломала руку — медицинской бригаде пришлось обуваться в специальные башмаки на ребристой подошве, чтобы забрать ее с тротуара. Газеты назвали этот ураган fin-de-sicle,[15] при том, что метеобюро, где я работал, его проморгало. Как только почистили дороги, мне было поручено придумать слоган для кампании по спасению репутации нашего бюро.
— Суть должна быть в том, что ошибиться может всякий, — сказал руководитель креативного отдела. — Мы должны им объяснить: дожди неизбежны в жизни каждого человека.
Я промучился целый день, силясь сочинить что-нибудь философское и оптимистичное. В голове крутились раздолбанные машины, побитые крыши и вмерзшие в землю трупики ласточек. Когда шеф явился за результатом моего труда, я лишь покачал головой.
— Ну, что вы нам покажете?