Спектакль вызывал интерес и будоражил зрителя, но это был не тот успех, на который надеялся Нэш. После представления, когда поднимали откидные полотнища шатра, толпа не спешила расходиться и некоторые зрители оставались поговорить с Нэшем. Ходили слухи (среди других участников труппы тоже), что Мэри совершила несколько убийств еще до встречи со Скуонком. Ну да, он ужасный человек, но она ведь тоже не без греха? И не является ли казнь справедливым воздаянием, даже если палачом был Скуонк? А Бейлз — он, выходит, скрылся? А если он потом еще кого-то убил? Почему же он ускользнул из рук правосудия? Нэш пытался ответить на вопросы, но чувствовал при этом, что зрители упускают главное, огорчался и уходил спать в свой вагончик.
О последнем спектакле записей не сохранилось, это было событие отнюдь не исторического значения. Он был необычным — страсти в слоновьих масштабах, благородным по замыслу, но мелодрама не тот жанр, что возвещает высокие истины. Ну да, слоны, как и люди, бывают одновременно умными и порочными. Не все создания природы отличаются добротой.
На пороге нового века историю Мэри объявили фольклором, надерганными обрывками истины, которые опровергались устной традицией, рассказами старожилов Олсона; все это ложь — говорилось теперь. Ходили слухи о любительском фильме (давно утраченном, поскольку «безопасная» пленка живет не дольше, чем нитраты) — тот самый «ложный след», на каких основываются городские легенды. Да, существовали афиши, где упоминалась слониха по имени Мэри, и спустя несколько лет была поставлена странная пьеса о повешении слона. Но это было всего лишь цирковое представление — не иначе, как народ принял вымысел за правду. Повешение слона? На факультете антропологии в университете штата Теннесси был составлен научный доклад о контаминации рассказов о линчевании и о слоне. Автор объяснял, что легенда возникла, поскольку требовалось дегуманизировать жертвы или (противоположный вариант) — пробудить ярость в тех людях, которые не шевельнут и пальцем ради защиты ближнего.
Когда пытаешься оглянуться в прошлое и проанализировать его честно, трудно бывает понять, где сказка, где реальность, где жуть, а где путаница.
Однако недавно история получила продолжение: Уайлдвуд-Хилл, давно уже окруженный синей оградой и накрытый брезентом Суперфонда, был продан своим владельцем, нефтехимическим синдикатом, который унаследовал его от ныне не существующей Маккеннонской железной дороги. Местность стали готовить к очистке от вредных отходов, и прежде всего пробили шурфы, чтобы определить, как глубоко проникли жидкие химикалии.
В десяти ярдах от конца колеи, под грудой железнодорожной техники (шести ее поколений), находится яма в двадцать футов шириной и столько же глубиной; почти столетие назад отсюда была вынута земля и сразу же засыпана обратно. В центре, среди корней и сорняков, камешков, стеклянных и металлических обломков, лежат слоновьи кости.
На облепленном грязью, обтянутом высохшей плотью скелете поблескивает цепь из нержавеющей стали; имеется и саван: в свое время, предположительно, красный, роскоши — опять же предположительно — королевской, украшенный гофрировкой; ныне же он истлел и по цвету сравнялся с землей.
Примечание: Этот рассказ не был бы написан, если бы не знакомство автора с книгой Чарльза Эдвина Прайса «День, когда повесили слона».
ПРОСЬБА НЕ БЕСПОКОИТЬ
А. М. Хоумз
Моя жена — она врач — больна. И вообще может умереть. А началось все внезапно. В выходные мы выехали на природу; сначала сходили с друзьями в кино, потом ели пиццу и вдруг — эта боль.
— Мне понравился эпизод, когда он бросается на женщину с ножом, — говорит Эрик.
— Так ей и надо, — замечает Энид.
— Прошу прощения, — извиняется жена, вставая из-за стола.
Через несколько минут я нахожу ее на дорожке — она стоит, согнувшись пополам.
— Как будто что прорывается изнутри.
— Может, попросить, чтобы нас рассчитали?
Она глядит на меня как на ненормального.
— Жене что-то нездоровится, — объявляю я, вернувшись к столу. — Придется ехать.
— Нездоровится? Но ведь с ней ничего серьезного, правда?
Эрик и Энид спешно выходят, а я жду, пока выпишут чек. Друзья подбрасывают нас до дома. Я отпираю входную дверь, жена отталкивает меня и мчится в ванную. Эрик, Энид и я стоим в гостиной и ждем.
— Как ты, в порядке? — кричу я жене.
— Нет! — отвечает она.
— Может, ей лучше в больницу? — предлагает Энид.
— Врачи не обращаются в больницу, — говорю я.
Жена — врач, оказывает экстренную медицинскую помощь. Весь день она на работе, собирает пациентов по частям, ну а потом возвращается домой, ко мне. Так что я совсем не из тех, кто привык о ком-то заботиться. Я — тот, кто вечно балансирует на грани.
— Если что — звони, — говорят Эрик и Энид, уходя.
Она лежит в ванной на полу, прижавшись щекой к белой плитке.
— Ничего, пройдет, — успокаивает она сама себя.
Я подкладываю ей под голову коврик и тихонько выхожу. Из кухни звоню знакомому врачу. Стою в темноте и разговариваю шепотом:
— Она лежит там, на полу. Лежит и все. Что делать?
— Ничего, — отвечает врач, даже слегка оскорбленный мыслью о том, что вообще что-то нужно предпринимать. — Посматривай за ней. Либо все пройдет, либо случится что-то еще. Смотри и жди.
«Смотри и жди». Я размышляю о наших с женой отношениях. Мы давно уже не ладим. И приспособились жить в этой атмосфере, удушливой и уничтожающей — обоим любопытно, как далеко оно зайдет.
Я сажусь на краешек ванны и смотрю на нее:
— Что-то мне неспокойно.
— А ты успокойся, — отвечает она. — И нечего тут сидеть и пялиться.
Днем между нами произошла стычка, уж и не помню из-за чего. Помню только, что обозвал ее стервой.
— Я была стервой до того, как познакомилась с тобой, и буду ею еще долго после твоего ухода. Так что это не новость.
Я хотел сказать, что бросаю ее. Что вот, мол, она уверена, будто я никогда не уйду, потому и вытирает об меня ноги. Но я уйду. Мне хотелось сесть в машину и уехать. И поставить точку.
Ссора закончилась, когда она бросила взгляд на часы:
— Полседьмого. А в семь мы встречаемся с Эриком и Энид. Так что давай, надевай чистую рубашку.
Она лежит на полу, на щеке у нее отпечатался узор резинового коврика.
— Тебе как, удобно? — спрашиваю я.
У нее удивленный взгляд — как будто только осознала, что лежит на полу.
— Помоги, — с трудом поднимается она.
Ее губы, сжатые в узкую полоску, побелели.
— Принеси мусорное ведро, пакет, градусник, тайленол и стакан воды.
— Тошнит?
— Так, на всякий случай, хочу быть готова, — говорит она.
Всегда-то мы готовы. Вечная угроза всевозможных неприятностей — именно это нас и связывает, мы просто помешаны на том, чтобы предупредить все и вся. У нас всегда наготове ракетницы и огнетушители, портативные рации, надувной плот, небольшой генератор, сотня батареек всевозможных форм и размеров, тысяча наличными, запас туалетной бумаги и питьевой воды, достаточный, чтобы продержаться полгода. Во время поездок мы всегда берем с собой в ручную кладь дымозащитные капюшоны, протеиновые батончики, таблетки для очистки воды и большую пачку шоколадных драже.
Жена сует электронный градусник под язык; циферки ползут вверх — каждая десятая градуса отмечается сигналом.
— Тридцать восемь и шесть, — объявляю результат.
— Неужели температура? — недоверчиво спрашивает она.
— Жаль, что между нами все так плохо.
— Не так уж и плохо, — возражает жена. — Не жди слишком многого, вот и не разочаруешься.
Мы пытаемся заснуть; ее бросает то в жар, то в холод, она что-то там бормочет насчет «показаний к операции на брюшной полости», насчет «защитной фиксации и симптомов отдачи». Я никак не могу понять, это она про себя или про NBA.
— Невероятно! — жена садится в кровати прямая как палка и тут же сгибается пополам, морщась от боли. — Что-то так и рвется изнутри. Прямо как в фильме про пришельцев — вот-вот исторгну из себя нечто, выплюну наружу.