Она замолкает, потом переводит дух.
— И тогда все прекратится. Господи, кто бы мог подумать, что это случится со мной, да еще в субботу вечером!
— Может, аппендицит?
— Я уже думала об этом, но что-то сомневаюсь. Не те симптомы. Ни отсутствия аппетита, ни диареи. Я в самом деле была голодная, когда ела ту пиццу.
— Может, яичник? У женщин ведь много яичников?
— У женщин всего два яичника, — поправляет она. — Я уже думала — возможно, это синдром Миттельшмерца.
— Миттельшмерца?
— Отделение яйцеклетки, середина цикла.
В пять утра у нее уже тридцать девять и четыре. Она то обливается потом, то дрожит.
— Может, отвезти тебя домой, в город? Или до ближайшей больницы?
— Пожалуй, лучше так, чем на скорой. Подумать только: врач, доставленный на скорой, да еще с кислородной маской!
— Что ж, ладно.
Я одеваюсь, собираю вещи, прикидывая, что взять с собой: сотовый, записную книжку, ручку, что-нибудь почитать, пожевать, бумажник и карточку со страховым номером.
Мы быстро садимся в машину. Дольше медлить нельзя — состояние у нее явно нехорошее. Я гоню, выжимая семьдесят миль в час.
— Кажется, я умираю, — говорит жена.
Я подкатываю ко входу и помогаю жене выйти — она буквально виснет на мне. Машину я оставляю открытой, с работающим двигателем. Меня вдруг охватывает неодолимое желание бросить все и уйти.
В приемном отделении никого. На стойке регистратуры — звонок. Я жму на него дважды.
Появляется женщина.
— Что у вас?
— Жене плохо, — говорю я. — Она — врач.
Женщина садится за компьютер. Вводит имя и номер удостоверения личности. Потом — страховой номер, температуру и давление.
— Боли сильные?
— Да, — отвечает жена.
Через несколько минут приходит врач, он надавливает жене на живот.
— Похоже на прободение, — говорит он.
— Чего? — спрашиваю я.
— Аппендикса. — И уже жене: — Дать вам демерол?
Она качает головой.
— Завтра на работу, у меня дежурство.
— А в каком отделении вы работаете?
— Экстренная помощь.
В палате по соседству кого-то рвет.
Приходит медсестра взять кровь:
— Барри Манилоу скоро будет. Он хороший хирург. — Медсестра снимает жгут с руки жены. — Мы называем его так, потому что он ну вылитый Барри Манилоу. [7]
— Не хотелось бы ошибиться, — говорит Барри Манилоу, прощупывая живот жены. — Вряд ли это аппендицит, да и насчет желчного пузыря тоже не уверен. Позвоню-ка рентгенологу — пусть сделает снимок. Согласны?
Она кивает.
Я отзываю врача в сторону:
— А ей здесь точно помогут? Может, перевезти в другую больницу?
— Ну, это же не пересадка почки, — успокаивает врач.
Медсестра приносит мне холодного лимонаду. Предлагает присесть. Я сажусь рядом с каталкой, на которой лежит жена.
— Хочешь, я заберу тебя отсюда? Вызову машину, и нас отвезут в город. В больницу получше.
— Не хочу я больше никуда ехать, — говорит она.
Вернувшись в палату, Барри Манилоу снова заговаривает с ней:
— У вас не аппендицит — все дело в яичнике. Геморрагическая киста; кровотечение и пониженный гематокрит. [8]Придется оперировать. Я уже вызвал гинеколога и анестезиолога — жду, когда придут. Сейчас перевезем вас наверх, в операционную.
— Скорей бы уж, — говорит она.
В коридоре я останавливаю Барри Манилоу:
— Вы можете спасти яичник? Она очень хочет детей. Просто раньше было как-то не до этого — сначала работа, потом я, теперь вот это.
— Сделаем все, что в наших силах, — отвечает врач, скрываясь за дверями с надписью «Только для персонала».
В приемной хирургического отделения никого; я сижу, листаю «Охоту и рыбалку», детский журнал, брошюрку про рак толстой кишки…
Не проходит и часа, как появляется Барри Манилоу:
— Яичник мы спасли. Вытащили кое-что размером с лимон.
— Лимон?
Врач поднимает руку, сжатую в кулак.
— Да, лимон. Правда, выглядел он как-то странно. — И пожимает плечами. — Мы отправили его в лабораторию на исследование.
Лимон, кровоточащий лимон, апельсин-королек… лимон, скисающий прямо в ней. Но почему они сравнивают опухоли с фруктами?
— Где-то через час ее привезут.
Когда я вхожу к жене в палату, она спит. Из-под одеяла торчит трубка, отводящая мочу в специальный мешочек. Жена подключена к кислороду и капельнице.
Я кладу руку ей на лоб. Она открывает глаза.
— Струйка свежего воздуха, — говорит она, берясь за трубку, подающую кислород. — Всегда было любопытно, что же при этом чувствуют.
Ей по капле вводят морфий, она сама может регулировать частоту капель. Переключатель у нее в руке, но она так и не нажимает на кнопку.
Я даю ей маленькие кусочки льда и ложусь рядом. А посреди ночи ухожу домой. И просыпаюсь утром с ее звонком.
— Цветы все шлют и шлют — завалили уже, — рассказывает она, — от больницы, от моих из неотложки, от клиники…
Врачи прямо как пожарные — когда свой попадает в беду, они точно с ума сходят.
— Катетер вынули, я сейчас в кресле. Уже пила сок и даже сама дошла до туалета, — гордо сообщает она. — Все такие предупредительные, прямо дальше некуда. Ну да и я просто идеальный пациент.
Я не даю ей договорить:
— Привезти тебе что-нибудь из дома?
— Чистые носки, тренировочные брюки, расческу, зубную пасту, мыло для лица, радио, ну и, пожалуй, банку диетической колы.
— Тебя же оставили всего на пару дней.
— Ты спросил, вот я и отвечаю. Да, и не забудь выгулять собаку.
Через пять минут она перезванивает, глотая слезы:
— Знаешь, что у меня? Рак яичников!
Я выбегаю из дома. Когда вхожу в палату, там никого. Я ожидаю самую что ни на есть романтическую сцену: она в слезах прижимается ко мне и признается, как сильно любит, как ей жаль, что настали такие непростые времена, как я ей нужен, просто необходим, больше, чем когда-либо… Но кровать пуста. На секунду меня пронзает мысль: она умерла, выбросилась из окна, сбежала…
В туалете слышен шум спускаемой воды.
— Я хочу домой, — говорит она, выходя уже в верхней одежде.
— Цветы заберешь?
— Ну ведь они же мои. Как думаешь, все медсестры уже знают про то, что у меня рак? Не хочу, чтобы кто-нибудь знал.
Медсестра вкатывает коляску; втроем мы спускаемся в холл.
— Удачи вам, — напутствует она нас, загружая букеты в машину.
— Знает, — заключает жена.
Мы едем по скоростной дороге Лонг-Айленда. Я веду и одновременно набираю номер. Звоню нью-йоркскому врачу жены.
— Ей надо как можно быстрее показаться Киббовицу, — говорит врач.
— Как думаешь, я потеряю яичник?
Она потеряет все. В глубине души я понимаю это.
Вот мы и дома. Жена сидит в кровати, с собакой на коленях. Осторожно приоткрывает марлевую повязку — шрам кривой; такая неаккуратность оскорбляет до глубины души.
— Как думаешь, это можно исправить? — спрашивает она.
Утром мы отправляемся на прием к Киббовицу. Она снова на столе, ноги разведены и покоятся в держателях на стартовой позиции, в ожидании. До прихода врача ее успели опросить и осмотреть семеро студентов-медиков. Я их ненавижу. Ненавижу за то, что они говорят с ней, прикасаются к ней, а драгоценное время утекает. Ненавижу Киббовица — он вот уже второй час заставляет ее ждать, лежа на этом столе.
Она сердится на меня за то, что я раздражаюсь:
— Это их работа.
Появляется Киббовиц. Огромный, как игрок хоккейной сборной, ведет себя грубо и бесцеремонно. Мне сразу же становится ясно, что жене он нравится. Она готова делать все, что скажет этот Киббовиц.
— Двигайтесь. Ближе, ближе, — говорит он ей, усаживаясь на стул между ее ног.
Она приподнимает попу и скользит вниз. Он осматривает ее. Заглядывает под марлевую повязку.
— Кривой, — отмечает он. — Одевайтесь и проходите ко мне в кабинет.
— Назовите мне конкретную цифру, — просит она. — Сколько выживает.
— Я с цифрами дела не имею, — отвечает он.
— И все же мне нужно знать.
Он пожимает плечами.
— Ну, процентов семьдесят, где-то так.
— Семьдесят?
— Семьдесят живут еще пять лет.
7
Или Барри Манилов — псевдоним американского поп-исполнителя Барри Алана Пинкуса (1943 г. р.), сына евреев, эмигрировавших из Российской империи.