— Самая сообразительная во всем классе и вот, на тебе, — врач изучает историю болезни. — Рак яичников и вы… это чудовищно!
Жена сидит высоко в больничной койке; ее выворачивает в металлический лоток — ни дать ни взять ручная обезьянка, которую отравили. Рвет чем-то ярко-зеленым, прямо как в фильмах про инопланетян — эта жидкость вообще ни на что не похожа. Тед, ее начальник, смотрит как загипнотизированный.
В палату набилось полно народу — незнакомые мне люди, медперсонал, одноклассники жены, ее коллеги по ординатуре, парень, которому она пришила пальцы, какие-то родственники, которых я прежде и не встречал… Не понимаю, почему они не извинятся и не выйдут, почему не покинут палату? Все будто в первый раз видят, как человека рвет — уставились на мою жену, глаз не сводят.
Она не спит. Не ест. Не встает и не ходит. Она боится отойти от кровати, от этого лотка.
Я решаю повесить на дверь объявление. Прошу у старшей медсестры черный маркер и печатными буквами пишу: ПРОСЬБА НЕ БЕСПОКОИТЬ.
Дверь открывают нараспашку. Входят с подарками, цветами, приносят еду, книги.
— Я видел объявление, но подумал — это для кого-то другого.
Я стираю зеленую жижу с губ жены.
— Хочешь, выпровожу их? — спрашиваю.
Я хочу выпроводить их всех до единого. Сама мысль о том, что эти люди претендуют на мою жену, на право веселить ее, отвлекать, беспокоить больше, чем я, сводит меня с ума.
— Может, попросить их уйти?
Она мотает головой.
— Нет, только цветы унеси. От них голова кружится.
Через час я снова выношу лоток. В палате все так же негде ступить. Я опускаюсь у ее койки на колени и шепчу:
— Я ухожу.
— Ты еще вернешься? — шепотом спрашивает она.
— Нет.
Она смотрит на меня непонимающим взглядом.
— Куда это ты уходишь?
— Ухожу.
— Принеси мне диетической колы.
Она так ничего и не поняла.
У меня сердце разрывается, когда вижу, как она сидит посреди койки в заляпанной ночной рубашке и не может попросить всех уйти, не может прекратить все это. К рубашке у нее прикреплен телефон, он несколько раз подает сигнал. Она отвечает. Она никогда не пропускает звонки. Представляю, как она говорит: «Господи, ну какого черта вы меня беспокоите — я занята, у меня рак!»
Через некоторое время я уже сижу на краю кровати и смотрю на жену. Она невероятно красива, стала гораздо более хрупкой и женственной.
— Дорогая?
— Что? — в ее голосе слышатся нотки сердитой птицы, упрятанной в клетку: «Кр-ра!». — Что? На что ты там смотришь? Что ты хотел? Кр-ра!
— Да нет, ничего.
Я обтираю ее прохладной губкой.
— Щекотно, — жалуется она.
— Почаще говорите ей, как она красива, — советует мне кто-то в коридоре. — Мужья, чьим женам сделали мастэктомию, [9]должны постоянно напоминать своим любимым, что те еще очень даже привлекательны.
— У нее гистерэктомия, [10]— замечаю я.
— Все равно.
Через два дня из жены вынимают тампоны. Я сижу в палате, когда заходит врач-стажер с длинным пинцетом, похожим на щипцы, и вытаскивает из ее влагалища ярды марли и груду ватных тампонов — все запачканное кровью, как при боевых действиях. Прямо незадавшаяся шутка: про то, сколько народу поместится в телефонную будку — стажер все вытаскивает и вытаскивает.
— Что-нибудь еще осталось? — спрашивает она.
Стажер качает головой:
— Теперь там тупик, мы зашили вагину с одной стороны — получился рукав, который никуда не ведет. Не удивляйтесь, если заметите кровотечение — стежок-другой может разойтись.
Он сверяется с историей болезни и выписывает жену.
— Киббовиц прописал вам щадящий режим для тазовой области в течение полутора месяцев.
— Щадящий режим для тазовой области? — переспрашиваю я.
— В смысле не трахаться, — поясняет она.
Что ж, для меня это не проблема.
Мы дома. Она уже вторые сутки смотрит по кабельному фильмы про Холокост. И, хотя считает, что никогда не отождествляет себя с тем, что видит, все же вдруг узнает в лысых, голодающих военнопленных саму себя. Она кажется себе жертвой. Показывает на голый женский труп и говорит:
— Это я. Именно такой я себя и чувствую.
— Но она же мертва, — возражаю я.
— Вот именно.
От пресловутой бдительности жены не осталось и следа. Я взбиваю подушки, и тут из-под кровати выкатывается бейсбольная бита.
— Унеси ее в кладовку, — просит жена.
— Что так вдруг? — удивляюсь я, снова загоняя биту под кровать.
— К чему спать с бейсбольной битой под кроватью? К чему вообще суетиться, когда рак?
Во время перерыва между просмотром «Списка Шиндлера», «Холокоста» и «Скорби и сострадания» она жалуется:
— Мне недостает моих органов. А вдруг из одного удаленного яичника суждено было появиться на свет кому-нибудь гениальному? Вдруг этот человек придумал бы лекарство от болезни, ну, или совершил какое другое открытие? Мы так и не узнаем, кто там был. Они — мои дети, которых я потеряла.
— Мне очень жаль, прости.
— За что же это? — нападает она.
— За все.
— В тридцать восемь раком не заболевают. Подхватывают болезнь Лайма [11]или там аппендицит. Изредка, в других странах, в этом возрасте рожают сиамских близнецов. Но только не рак.
Посреди ночи она просыпается и откидывает одеяло:
— Не могу дышать, аж вся горю. Открой окно — жарко. Господи, до чего же жарко.
— А знаешь, что с тобой происходит?
— О чем ты?
— У тебя же приливы.
— Вовсе нет, — мое предположение как будто оскорбляет ее. — Они так быстро не начинаются.
Начинаются.
— Отодвинься от меня, уйди! — срывается она. — Мне неприятно, когда ты рядом, — даже температура поднимается!
С понедельника — курс химиотерапии.
— Я облысею? — спрашивает жена медсестру.
— Большинство женщин покупают парик заранее, — отвечает медсестра, подключая жену к чудодейственному раствору.
Я боюсь, что перестану любить лысую жену. Просто не представляю ее без волос.
Одна из женщин, с красным тюрбаном на голове, придвигается ближе и шепчет:
— Муж говорит, я выгляжу как порно-звезда.
И подмигивает. У нее ни бровей, ни ресниц — ничего.
Мы идем покупать парик. Жена пробует модели всевозможных форм и цветов. В парике она выглядит мужиком, вырядившимся женщиной хохмы ради.
— Может, волосы все же не выпадут? — надеется она.
— Ничего страшного, — говорит ей продавщица. — Страховка предусматривает и это. Попросите вашего врача выписать рецепт на волосяной протез.
— Я сама врач, — говорит жена.
Продавщица смущается.
— Вот этот ничего, — говорит она, помогая жене надеть очередной парик.
Мы уходим с покупкой. Но парика я так и не вижу. Дома жена сразу же засовывает его в кладовку.
— Я похожа в нем на Линду Эванс из «Династии». [12]Ну не могу я надеть его, не могу, — жалуется она.
У нее начинает зудеть кожа головы. И ей больно прикасаться к волосам.
— Как будто меня кто схватил за волосы и тянет что есть силы.
— Это волосы вот-вот выпадут. Все равно что мина замедленного действия. Сначала тикает, а потом взрывается.
— Ты что, врач? С каких это пор ты знаешь про рак, менопаузу и прочее?
К утру волосы начинают выпадать. Они валяются по всей подушке, по всему полу в ванной.
— Да ну что ты, не выпадают у тебя никакие волосы, — убеждает ее Энид, когда мы встречаемся с друзьями за ужином.
Энид протягивает руку к голове моей жены, прикасается к волосам, поглаживая их, — как будто утешает. На ладони остается полно волос — она вытащила их из головы жены. Энид предпринимает отчаянные попытки прикрепить волосы обратно, она похлопывает по голове, будто хочет вернуть их на место.
— И чего я волновалась насчет того, побреют меня внизу живота или нет? Вон, теперь волосы утекут в канализацию все до единого.
Она выглядит как крыса. Ее будто пожевали и выплюнули, пытались убить электрическим током, но не смогли. Через четыре дня она почти совсем лысая.
Жена стоит передо мной нагишом.
— Сними меня для истории.
Я снимаю. И отношу пленку в то самое фотоателье, где в витрине надпись: «Без цензуры».
12
Известный американский сериал, шедший с 1981 по 1989 гг. Главные действующие лица — семейство Кэррингтонов, нефтяных магнатов, живущих в Денвере, штат Колорадо.