Во вторник один парень приходит в школу в футболке с надписью: «Разбомбим их», — когда миссис Фурукава видит это, она слетает с катушек и тащит его в учительскую, а когда он выходит, футболка уже надета наизнанку. Хотя если вы уже видели ее, то все равно можете разобрать надпись: хи мибмобзаР.
В тот же день после уроков твоя двоюродная сестра спрашивает, не хочешь ли ты вместе с ней вступить в скауты. Потом она заболевает, и тебе приходится идти одной. Там ты чувствуешь себя не в своей тарелке — по целым двум причинам. Во-первых, твоя сестра на год старше и уже носит хиджаб, а когда ты заменяешь ее, то вынуждена надевать ее одежду. Так что теперь у тебя хиджаб, и помада, и рубашка сестры, на которой написано: «Расслабься». Это отстой. Но что тут поделаешь? Она совсем расклеилась и осыпает тебя комплиментами, стоит только тебе надеть что-то из ее вещей, к тому же с ней не поспоришь. И вот, не успеваешь ты опомниться, как за окном уже сигналит машина, и твоя тетя кричит, что пора выходить. И ты выходишь. А во-вторых, ты там никого не знаешь. Одни семиклассницы. Это отстой.
Они пекут хлеб с орехами и бананами, и девчонка, мама которой тебя подвозила, говорит, что ты странно пахнешь. Что уж может быть хуже? Ты первым делом идешь в ванную и моешь руки. Потом полощешь рот, стараясь при этом не размазать помаду. Нюхаешь под мышками. Вроде бы все нормально. В зеркале из-за хиджаба Асланы, закрепленного под подбородком, ты выглядишь намного старше.
Стоит только выйти из ванной, как ты налетаешь на одну из скаутских мамаш, и она тут же принимается вопить так, будто ты что-то пролила на ковер.
— Хм, извини меня, но в этом доме царит феминизм, а твой наряд, деточка, это унизительно! — говорит она.
Она, видимо, что-то напутала. Сперва ты сомневаешься, что она обращается к тебе, и, как в комедийных сериалах, оборачиваешься и смотришь, не стоит ли кто-нибудь сзади.
— Ты что, не знаешь, что мы в Америке, крошка? Ты вообще слышала о такой штуке, как феминизм?
— Да, я тоже феминистка, — говоришь ты, потому что проходила в школе. Феминизм означает равенство между полами, и это хорошо.
— Прекрасно, — она смотрит на тебя в упор. — Но тогда для начала сними с себя эту тряпку, — требует она. — Ты же знаешь, что не обязана ее носить. Особенно здесь. Никто тебя не арестует. Я не вызову полицию, ничего такого, детка… Как тебя зовут?
Скаутская мамаша трясет своей скаутской головой, на мамаше огромная скаутская форма, подогнанная по размеру. Она выглядит дико. Как ребенок-переросток, как двойная порция картофеля-фри.
— У нас дома ты можешь чувствовать себя совершенно свободно, детка, — заверяет меня она. — Еще как можешь. А что, твоя мама тоже это носит? Ее заставляют, да? О господи! Да ты только посмотри на себя. Ты не должна в этом ходить, слышишь? Хочешь снять? Иди сюда, крошка.
И, когда ты подходишь поближе, она помогает тебе снять хиджаб. А тебе стыдно, что ты позволила ей до него дотронуться. Потом ты месишь бананово-ореховое тесто и думаешь, что оно похоже на блевотину, и та же самая девчонка говорит, что от тебя все равно разит — так же пахнет в ресторане, который она терпеть не может. Тебе ужасно, ужасно хочется смыться. Может быть, если стоять и не шевелиться, думаешь ты, они перестанут обращать на меня внимание. На стене висит картина: собаки играют в карты. Хиджаб двоюродной сестры лежит в рюкзаке, ты стараешься сохранять неподвижность и представляешь себе, что время утекает, как молоко, льющееся тебе в горло. Скоро оно утечет совсем, и можно будет пойти домой.
В мире существуют баллистические ракеты малой дальности, ага, но для учеников шестого класса лос-анджелесской общеобразовательной школы есть вещи и поважнее. Например, французские поцелуи. Одна девчонка утверждает, что уже целовалась. А тебе остается только гадать, на что это похоже, потому что никто никогда тебя не поцелует. По крайней мере, до свадьбы. Люси Чанг говорит, что ничего страшного, все равно это распущенность. Люси Чанг — твоя лучшая подружка. Ты рассказываешь ей про скаутов, а она говорит, что скауты — это фигня.
По дороге из школы домой тебя сшибает машина. В ней компания молодежи. Ничего серьезного, ты отделалась легким испугом. Парень за рулем затормозил по-калифорнийски, то есть проехал на красный свет. Сначала он извинялся, а ты ответила, мол, ничего страшного. Но когда ты собрала волю в кулак и попросила его продиктовать номер водительской лицензии, он отказался.
— У тебя небось папочка адвокат, да? — сказал он. — Зачем тебе номер, смотри, на тебе же ни царапинки. Иди себе домой.
Ты не одна, а с друзьями. Вы как раз обсуждали, что, если бы кто-то сейчас запечатлел вас на фотопленку, могла бы выйти неплохая реклама фирмы «Benetton». Вы направлялись в «Закусочную Томми» за крученой жареной картошкой и апельсиновым коктейлем.
— Э-э… Может, действительно пойдем, а? — предлагает Ноэль. — Ведь ничего плохого не случилось, так пойдем…
— Вот именно, — говорит водитель. — Не будь врединой, — говорит он. — Иди своей дорогой.
— Ну, ладно, — говоришь ты. — Хорошо, я уйду, но СНАЧАЛА я должна записать номер.
Он высокий и поглядывает на тебя сверху вниз.
— Займись своими делами, девочка, оставь меня в покое.
— Не оставлю, — упорствуешь ты.
— Послушай, ты же не пострадала. И никто не пострадал. Зачем тебе номер?
— На всякий случай, — говоришь ты. Если он испугался, тебе это только в радость. Ты уже перешла в старшие классы. И знаешь что делать. Надо стоять на своем. Сделать непроницаемое лицо. Ты словно выточена из камня. Ты повторяешь четко и медленно, рассчитывая, что это выбьет его из седла. — На. Всякий. Случай. — Тебе двенадцать, и нелестный эпитет «вредина» ты носишь как орден.
В мечети разбито окно. «Это намеренное оскорбление, — говорит отец. — Шала, говорю тебе, это проклятое оскорбление».
Края дыры зазубрены, она похожа на хрупкую звезду, выпустившую новые острые лучики. Сквозь нее снаружи проникает шум, все пытаются молиться, а мимо, взвизгивая тормозами, проносятся машины.
По риторике задали подготовить к понедельнику доклад, а нужно еще придумать тему. На обратном пути из мечети мама помогает тебе придумывать. Ты предлагаешь такую: если бы ты жила во времена фашизма, ты бы спасла Анну Франк. Мама говорит, что это не тема. Она предлагает вот что: сопереживание и терпимость как основы любой религии. В итоге вы приходите к компромиссу: благодаря своей терпимости Анна Франк должна быть причислена к лику святых.
Дома мама стоит у плиты и готовит обед, ты чистишь мутантский на вид корень имбиря, а телефон просто раскалывается — названивает многочисленная родня. «Что нам теперь делать? — спрашивает мама у каждого позвонившего. — Ну, что? Скажи мне. Что нам делать?»
Саддам что-то затеял. Ты знаешь об этом из телерепортажей. Все волнуются за твоего старшего брата. Он учится в Пакистане вместе с друзьями, и если уедет прямо сейчас, то пропустит целый семестр, потому что итоговые экзамены через два месяца. В мечети только о нем и судачат. Еще говорят о ценах на топливо и о том, как подорожал проезд до центра.
Потом по телику начинается очередное выступление Буша, мама идет, натягивая телефонный кабель, и выключает телевизор с таким видом, будто раздавила паука.
Имбирь, асафетида и горчичное семя доводятся на медленном огне до кипения, а потом настает время добавить шпинат, картошку и масло, но подходящий момент упущен, и сааг алуподгорает — наверное, в первый раз на твоей памяти. Тонкий запах пережженных специй разносится по квартире, а мама что-то сердито выговаривает в трубку на урду, и ты понимаешь, что она даже ничего не заметила.
Ты знаешь, из-за чего она расстроилась. Это потому, что всё в Ахмаде выдает американца, этого не скроешь. Он пахнет как американец, улыбается как американец, и на футболке у него, как вызов, написано: «Just Do It». [2]А ведь многие ненавидят Америку. И потом в той стране (не только для американцев, а вообще) очень опасно. Перед каждой поездкой туда ты пьешь кучу таблеток, и все равно твое ослабленное, стерильное тело подхватывает каждую простуду, понос и лихорадку, какие только Индия в состоянии предложить. По маминому мнению, это из-за антисептического образа жизни. Тут слишком чисто.