Я задыхался. Ощущение было такое, будто от удара рот влетел в лоб, и, когда я попытался что-то сказать, у меня раздвинулась макушка. Я медленно пополз вперед на четвереньках, смутно чувствуя, что солдаты равнодушно наблюдают за моими усилиями; я услышал, как один из них хохотнул и сказал: «Америкос». Наконец я с силой прижался подбородком к стене, и — щелк — с таким звуком, как будто спустился затвор фотоаппарата, челюсть встала на место, а по позвоночнику прокатились волны облегчения. Это чувство — чувство облегчения — с тех пор никогда не покидало меня. Поэтому, когда через два часа Мул врезал мне по челюсти, кажется, уже в сотый раз, я был почти благодарен. Почти, но не совсем.
Я просто выплюнул несколько зубов.
Все, что происходило начиная с этого момента, расплылось у меня в одно большое пятно. От боли я запомнил только отдельные картинки, вспышки, запахи, а под конец — вкус крови во рту. Мул хотел записать со мной пропагандистское видео.
— Если ты хочешь еще раз увидеться с семьей, — сказал Мул.
— Я прошу совсем немного. Станешь кинозвездой, — сказал Мул.
— У меня скоро лопнет терпение, капитан Дагэн, — сказал Мул.
— По-моему, тебе больно, капитан Дагэн, — сказал Мул.
Я ничего не отвечал. Я держал рот на замке, но не из патриотизма — сказать по правде, никогда еще мне не было настолько плевать на свою страну, как тогда, — просто я понимал, что если послушаюсь, если запишусь на кассету, то потом уже не понадоблюсь им, и они меня прикончат.
Мул вытащил ручную электродрель «крафтсман», из тех, что продают в «Сиэрз». В мозгу у меня опять прояснилось. Мул несколько раз нажал на пуск, и дрель завизжала. Потом он подошел ко мне вплотную и приставил сверло к моему затылку.
— Может быть, теперь запишешься на видео?
Я посмотрел на него.
— Пожалуйста, не надо, — сказал я.
Мул улыбнулся.
— Все в твоих руках, капитан Дагэн.
— Пожалуйста, — сказал я. — Не надо.
Потом я почувствовал, как сверло с силой уперлось мне в череп. Было очень тихо, и я видел все, хотя мои глаза были закрыты. Видел все волоски в носу у Мула. Видел трех солдат — теперь они стояли за дверью хижины. Один из них двигал бедрами взад-вперед, как будто кого-то трахал. Другие двое смеялись. В небе парил стервятник. Потом я увидел, как указательный палец Мула медленно вжимается в оранжевый пластмассовый рычажок, жужжание оглушило меня, и я почувствовал, что сверло давит и прорывает мой скальп.
Нетрудно догадаться, что свои пророческие сны я не всегда переживал легко. Я никогда никому про них не рассказывал — ни своей жене, миссис Дагэн, ни тем более своей дочери Либби, пока она еще была жива, пусть земля будет ей пухом. Конечно, и то, что мне снилось, не всегда меня радовало (порой будущее бывает не слишком радужным), но самым скверным было чувство вины. Господи Боже. Ох, это чувство вины. Как будто все натворил я сам. В смысле, в конце концов мне начинало казаться, будто всякая дрянь произошла именно потому,что сначала я увидел ее во сне, как тогда, когда на моего соседа Гордона кинулся его собственный пес и откусил ему большой палец на руке. Да, это правда, я всегда терпеть не мог Гордона, потому что в прошлом году, когда мы устроили с соседями шашлыки, он напился в стельку, на глазах у всех схватил мою жену за правую грудь и сказал: «Тук-тук», а она, тоже пьяная, кокетливо улыбнулась и ответила: «Кто там?» — и все это, конечно, было невероятно оскорбительно для меня, но это не имеет никакого отношения к делу, ведь я совершенно не желал Гордону остаться без пальца. Но я видел это во сне. А потом сон сбылся, и вот вы мне скажите, как мне было не почувствовать себя чуть-чуть виноватым?
Всего Мул проделал у меня в голове шесть дырок диаметром в четверть дюйма. Я смутно понимал, что к чему. Помню, что когда все кончилось, я смотрел на него как сквозь туманную дымку, а Мул улыбнулся и сказал: «Ты очень упрямый человек, капитан Дагэн». Я чувствовал: кажется, он приковывает меня наручниками за ноги к столбу в центре комнаты. Потом Мул сказал: «Может быть, ты умрешь. Может быть, нет. Но если не умрешь, то сильно проголодаешься. И не исключено, что, когда ты проголодаешься… да, не исключено, что тогда ты запишешься на видео. А пока до свидания, капитан Дагэн», — и исчез за дверью.
После этого все быстро покатилось под откос. Я остался один на один со своим безумием. Вы уже слышали подобное тысячу раз. Я имею в виду истории про военнопленных. Я спустился в ад и снова вернулся в свой разум. Я потерял надежду. Моя душа стала розовым червяком, которому в брюхо вонзили крючок, и я стал ждать, когда из тьмы приплывет ангел смерти и проглотит мою душу.
Таким был первый день.
Второй день был хуже. На второй день я стал слышать голос своей тринадцатилетней дочери Либби. Я понимал, что это галлюцинация, но все-таки слышал. Я сидел, прислонившись к стене, и вокруг моей головы с жужжанием летали мухи. Я слышал, как голос Либби говорит: «Лейтенант Джефф Дагэн, с тобой говорит твоя дочь. Соберись. Ты должен выбраться отсюда. Да, это правда, дела идут скверно, но я пришла, чтобы помочь тебе. Ты лейтенант ВВС США, и ты на войне, а значит нельзя падать духом. Немного смекалки — и ты окажешься на свободе».
Тут я понял, что голос Либби звучит не у меня в голове. Я поднял глаза и увидел ее — у двери, спиной к ней, стояла Либби. Точнее, что-то расплывчатое и похожее на Либби. Ее окружали лучи белой энергии. Она была хорошо одета — в красивых кожаных туфельках, бело-желтых чулочках и зеленой кашемировой водолазке. Носик у нее, как всегда, был маленьким.
Я был в возмущении от того, что мой разум вытворяет такие идиотские трюки. «Издеваешься? — спросил я. — Это что, шутка?»
— Нет, папа. Это я, Либби.
Я не знал, что говорить.
— Ну, допустим, — сказал я. — А почему ты вся идешь волнами?
— А вот почему, — сказала она и объяснила мне все. Она сказала, что умерла. Она рассказала, как Джо по прозвищу Дымок, ее сиамский кот, выскочил на улицу перед красным «шевроле», и как она спасла Дымка, но, спасая его, сама попала под машину и погибла. Когда она закончила, заговорил я.
— Чушь. Неужели ты думаешь, что я в это поверю? — я стал стучать себя кулаком по голове. — Эй, послушай! Послушай! Я знаю, что ты здесь, у меня в мозгах. Я знаю, что это твои штучки. Я ожидал от тебя большего. Прекрати немедленно.
По лицу Либби было видно, что она не одобряет моего цинизма. Она нахмурилась и закусила нижнюю губку.
— Ну пойми. На самом деле тебя нет. Ты — галлюцинация, результат шока. Уходи, прошу тебя. Я так больше не могу.
— Не надо. Я пришла, чтобы помочь тебе, папа, — сказала она. — Мы должны вытащить тебя отсюда. Нельзя, чтобы мама потеряла нас обоих.
Я почувствовал, что начинаю звереть.
— Вот именно. Слушай, ты, черт возьми, кем бы ты ни была, ты начинаешь меня серьезно злить.
— Тсссс. Пока хватит. У нас нет времени. Сейчас мне надо идти, но завтра я вернусь и помогу тебе убежать.
С этими словами Либби повернулась, шагнула в стену и исчезла.
На следующее утро я проснулся от того, что кто-то пнул меня по лодыжке.
— А ну проснись. Ты что? Отдыхаешь?
Я открыл глаза и увидел Либби. Вид у нее был крайне сосредоточенный.
— Значит так, — сказала она. — Я кое-что разведала и подслушала их разговоры. Дела идут совсем скверно. Думаю, они планируют какую-то вылазку. Главарь у них настоящий псих. Поверь мне, с ним лучше не связываться.
— Ой, боюсь-боюсь, — сказал я. И указал на свою голову. — У меня в башке просверлили шесть дырок, и теперь плод моего воображения объясняет мне, что у меня неприятности. Очень интересно. Что ты можешь сказать о моих неприятностях такого, чего я сам не знаю?
— Папа, они хотят повесить тебя во дворе прямо сегодня. Немедленно. Тебя и еще одного пилота, которого они поймали. Они хотят устроить демонстрацию, чтобы поднять боевой дух перед вылазкой, — сказала она.
— Я тебе уже сказал. На самом деле тебя нет. — Я закрыл глаза руками. — Я тебя не вижу.