Если говорить о весе, одно страусиное яйцо равняется двум десяткам обычных куриных яиц. В яйце два литра густой жижи. Если вы, к примеру, готовите на скорую руку в какой-нибудь забегаловке, страусиного яйца вам надолго хватит. Может, на целый день. Размером яйцо с мяч в американском футболе, но форма скорлупы ничем не отличается от куриной. Именно это я и должен был говорить туристам: «Обратите внимание — форма как у обычного яйца». Старусиное яйцо выглядит таким совершенным, что кажется ненастоящим. Оно как будто сделано из пластика. А что, может, те, кто изобрел пластик, и в самом деле вдохновились страусиным яйцом. Я же не мог есть его спокойно, мне все казалось, что внутри маленький, еще неоперившийся страусенок, до боли напоминающий человеческий плод; по крайней мере, мне думалось, что именно так он и выглядит — судя по картинкам из энциклопедии «Золотые книги». А вдруг вы по случайности съедите этот зародыш! Так что будьте осторожнее! Хотя… из них получаются вполне приличные гренки, если поджарить хлеб в молоке да с яйцом.
За несколько лет отец насобирал целую коллекцию уродцев. Среди страусов часто рождались генетические мутанты, к примеру, цыплята с четырьмя лапами, двумя головами, а то и вовсе без головы, но с громадным тельцем. Может, такое количество генетических сбоев объяснялось тем, что ферма находилась неподалеку от целлюлозно-бумажного завода, выбрасывавшего диоксин, а может, всему виной хром, полихлорированные бифенилы или что там еще. Вот всегда так — не одно, так другое. Ну да суть в том, что эти уродцы в некотором роде составили отцово счастье — всю свою коллекцию он забрал с собой. Собственно, ничего такого в этом нет. Хотя… мне вот на заднем сиденье было не очень удобно — яйца и уродцы заняли все место.
Свою закусочную мы открыли не в Бидуэлле — с Бидуэллом нас связывали неприятные воспоминания, там мы разорились и все такое. Так что пришлось двинуть дальше — туда, где жизнь не такая дорогая. Остановились в Пиклвилле — вот уж где все дешево, правда, и делать совершенно нечего. В Пиклвилле жители занимались тем, что стреляли по диким котам. Этого зверья там развелось видимо-невидимо. Дети учились расправляться с ними, а заодно и с другими представителями дикой природы. Еще в Пиклвилле была железнодорожная станция, на которой раз в день останавливался поезд, следовавший из другого штата. Мама решила, что раз поблизости станция, наверняка пассажиры захотят посидеть в уютной семейной закусочной. Итак, мы открыли заведение, которое назвали «Глупыш» — по имени того самого двуглавого страусенка. Внутри все было стилизовано под старые добрые времена, ну, вы знаете: зал длинный такой, как ректальная свеча, везде алюминий и хромированное покрытие, у каждой кабинки музыкальные автоматы… Жизнь как будто повернулась вспять. На новом месте мне повезло: школа находилась в районе поприличнее, я завел дружбу с ребятами из хороших семей, которые, правда, считали меня деревенщиной и пеняли за то, что, мол, я водился с тупыми придурками.
Родители обзавелись неоновой вывеской, полкой, на которой отец разместил результаты своих экспериментов со страусами, а потом стали готовить рагу из индейки и много чего другого с рубленым мясом. Почти любое блюдо в закусочной обязательно включало в себя тонко порубленную говядину. Мама решила, что мы должны работать круглосуточно — время от времени товарные составы высаживали пассажиров (таким образом ей не приходилось сталкиваться с отцом, который работал в другую смену). Бродяги, путешествующие в товарняках, забредали к нам; на их лицах было написано, что они никогда ничего не имели за душой и нигде не жили подолгу. Иногда бродяги заказывали яичницу из одного яйца, обжаренного с обеих сторон; отец принимался соблазнять их на страусиное яйцо. Бродяги рассматривали яйцо со всех сторон, потом громко звякали мелочью и, наконец, уходили.
Мне думается, отец решил, будто жителям Среднего Запада свойственны дружелюбие и общительность, так что, несмотря на вечные неудачи и все возраставшую меланхолию, он старался изобразить из себя хозяина радушного, всегда готового развлечь гостя шуткой. Этакого веселого трактирщика. То была его последняя надежда. Отец стал улыбаться посетителям, даже нам с матерью, и это вошло в привычку. Я стал улыбаться беспородному коту, который поселился в нашем трейлере. Стал улыбаться даже ребятам в школе, обзывавшим меня деревенщиной. Но страусиное яйцо все испортило.
Однажды дождливым вечером я проснулся поздно, отлынивая от домашней работы, как вдруг услышал жуткий вопль из закусочной. Такой ни с чем не спутаешь, сразу ясно — случилось что-то из ряда вон выходящее. У меня аж мурашки забегали по коже. Отец ворвался в трейлер, громко всхлипывая и швыряясь тарелками. Мне особенно запомнилось, как мама, никогда не прикасавшаяся к уже сильно сдавшему отцу, гладила его лысину, будто пыталась распрямить борозды волнений и тревог.
А дело было так. Джо Кейн, державший стриптиз-клуб в Бидуэлле, ждал своего папашу, адвоката от республиканского округа. Тот как раз проезжал мимо станции — в столице штата слушалось громкое дело. Поезд задерживался, и Джо убивал время в закусочной: выпил уже несколько чашек кофе и прослушал весь репертуар Мерла Хаггарда. [63]Часа два Джо сидел, не обращая на моего отца никакого внимания, но в конце концов решил все же нарушить молчание. И выдал какую-то банальность, вроде: «Вот, мол, жду своего старика. На поезде едет. Да что-то опаздывает».
Может, отец столько всего передумал об этой персоне, сидевшей прямо перед ним и оказавшейся сыном окружного адвоката, что не на шутку разнервничался. У него даже пена начала собираться в уголках губ. Когда играют в шахматы, количество ходов нарастает с самого начала; может, и отец, желая сказать что-нибудь остроумное, решил заранее просчитать в уме каждый возможный поворот в беседе с Джо Кейном, но, застигнутый за размышлениями, умудрился выставить себя полным кретином.
Взял и пробормотал свое излюбленное: «Приветики-конфетики!»
— Приветики-конфетики?! — повторил Джо Кейн. Он ушам своим не поверил. Такое услышишь разве что в детской передаче, но никак не в современном мире с его школьными перестрелками и религиозными сектами. Ну а дальше пошло-поехало: закаканчик, печенюшка, тру-ля-ля, шуры-муры… Все, что угодно, лишь бы поддержать разговор с посетителем, лишь бы тот не ушел. В своем сборнике партий отец отыскал разговорный гамбит под названием «испепеляющее презрение озаряет лицо вашего соперника», и ему не осталось ничего другого как продолжать разыгрывать партию — все в той же дружелюбной манере. Что он и сделал.
— Э… а вот вы слыхали, что Христофор Колумб, когда открыл эту самую нашу Америку, схитрил? Смошенничал, да еще как! Заявил, что поставит яйцо стоймя. А ведь такой фокус можно проделать только в день равноденствия. Ну, не вышло у него, но скорлупу зачем разбил? И вообще, почем мне знать, может, яйцо это вообще сварили. Вкрутую. Видать, Колумб не такой уж и великий, раз не смог поставить яйцо, не разбив скорлупы. Знаете, я даже сомневаюсь, стоит ли каждый год праздновать эти его годовщины, ведь насчет яйца-то он соврал. А может, и насчет остального тоже. Все твердил, что не разбивал скорлупу, когда на самом деле разбил. Нет, так не пойдет!
Для наглядности отец потянулся к полке, на которой валялась целая дюжина страусиных яиц — для нужд закусочной — и снял одно. Стойка была жирной от засохшего бекона, кукурузного сиропа, молока, меда, черной патоки, на ней кишмя кишели сальмонеллы. Отец положил яйцо на стойку.