— Вы правы, — согласно кивнул раввин, не сводя с него глаз. — И я уверен, что с этой точки зрения скучать вам не приходится. В ваших краях последнее время все больше дел закрывается за невозможностью их решения.
Раввин говорил, не отводя глаз от Армандо, который начинал чувствовать какую-то неловкость.
— Два тайных агента и начальник полиции, — улыбаясь продолжал Аарон, — оказываются на дне одной и той же пропасти, притом с очень небольшим интервалом времени. Потом два вице-префекта. Есть о чем задуматься. И все пятеро знали друг друга. Да к тому же, кажется, были замешаны в перехвате партии наркотиков, которую перевозили со складов полиции на химический завод. Наркотики бесследно пропадают, а двое полицейских остаются на асфальте, прошитые очередью из автомата, как бродячие псы.
Эти двое были вашими друзьями. Что же до двух вице-префектов, из Генуи и Венеции, то падение одного из них с седьмого этажа и самоубийство другого никому не кажутся загадочными. Странная история, очень странная! Не так ли, комиссар Ришоттани?
— Да, конечно, в Италии за последнее время странных историй более чем достаточно, — лаконично ответил Армандо.
— Конечно, — как эхо откликнулся раввин.
Спохватившись вдруг, что они все еще стоят посреди лавки, он позвал помощника и велел никого к нему не пускать.
— Простите меня, — обратился он к комиссару. — Я держу вас здесь на ногах и занимаю своей болтовней, а ведь вы пришли ко мне по делу. Проходите, проходите в мой кабинет.
И он провел Армандо в ту самую маленькую комнату, где они были когда-то вместе с комиссаром Брокаром. Там царил все тот же хаос. Книги, вещи, бумаги, телефонные аппараты, чековые книжки, счета были рассеяны повсюду в том беспорядке, который был свойственен и манере вести беседу и самому характеру старого раввина.
Только он сам и мог во всем этом разобраться. Только он сам и мог найти среди всего этого беспорядка нужную ему вещь.
— Ну, садитесь, устраивайтесь вот здесь, — сказал раввин, убирая с кресла ветхие остатки гобелена XVII века, а сам усаживаясь за письменным столом. Он помолчал. Потом, задумчиво глядя на комиссара, начал свою речь:
— Мне очень трудно говорить о Франческо, хотя прошло уже много времени со дня его смерти. Нас соединяла та невидимая, таинственная, необъяснимая связь, которой отмечена настоящая дружба. Нечто общее в нашем прошлом. Одинаковое понимание жизни как борьбы. Одна и та же профессия, пусть и в разных масштабах. Увлечение классиками и женщинами. В общем, целая сумма самых разных факторов, значительных и второстепенных, существенных и едва заметных, которые с течением времени превращаются в удовольствие от встреч, от возможности вместе строить планы, говорить о жизни, о любви, о друзьях и детях.
Ну а теперь, после его смерти, мне остались печальные раздумья и постоянная боль при воспоминании об этой судьбе. Такой яркой, но сложной и трагической, где риск, нетерпение и успех всегда стояли рядом. Мучительная жизнь, когда на кон ставилось все то, что уже достигнуто и ставки постоянно удваивались.
У него была навязчивая идея: наверстать те двадцать лет, которые были украдены у него «этой свиньей Самуэлем». Когда мы познакомились, слово «дядя» уже навсегда исчезло из его лексикона. Главное чувство, неотступно владевшее им тогда? Ненависть.
Я думаю, что не проходило ни одной ночи, чтобы он, засыпая, не перебирал вновь свое прошлое и не заряжался новой ненавистью.
«Понимаешь, — говорил он мне, — самое ценное мое имущество, которого никому не отнять, — это ненависть. Она не знает компромиссов, я распоряжаюсь ею по своему усмотрению, я ее единственный хозяин, главный исполнитель. Я узнал ее жестокую силу. Она сильнее любви. Любовь — это чувство, склонное к компромиссу, к уступкам, к щедрости, и даже когда она превращается во всепоглощающую страсть, в основе ее всегда лежит благородство, радость растворения в другом существе, удовольствие дарить ему себя.
Кроме того, любовь всегда в той или иной степени живет на виду: вы выходите вместе вечерами, идете в ресторан, в кино, в ночной клуб, смешиваетесь с другими.
Ненависть — это чувство, испытываемое в одиночестве. Жестокое и пьянящее чувство. Это возмездие за несправедливость по отношению к тебе, и только ты сам определяешь способ, сроки и размеры этого возмездия. Как с продажной женщиной. Ты сам решаешь будешь ли ты с ней день, месяц год или целую вечность. Ты сам себе судья и сам определяешь цену, которую тебе должны заплатить. Помнишь как сказал один писатель: можно ли убить из-за розы? Зависит от того, какую цену имеет для тебя эта роза. И никто другой не имеет здесь права голоса.