«Робость», — решил комиссар и успокоился. Он испытывал невольную симпатию к этому человеку в желтых широких штанах на широких подтяжках, которые то и дело выглядывали из-под пиджака в то время, как он возбужденно продолжал изливать свою ненависть. Он живо напоминал комиссару кого-нибудь из классических литературных или театральных персонажей.
— Я не уверен, — не уставал повторять Рубироза, — что в этом похищении не обошлось без моего племянника.
— Что заставляет вас думать, будто ваш племянник, богатый и солидный антиквар, пользующийся международной известностью, заинтересован в подобном похищении?
— То, что он всех нас ненавидит, всех нас ревнует, то, что он жаден и хочет стать единственным Рубирозой, который будет господствовать в мире искусства. Никто не знает его лучше меня, никому лучше меня не известны его чудовищные амбиции, из-за которых он может пойти на любое преступление. У меня нет доказательств, но Франческо, от которого я отрекаюсь и которого проклинаю, — это вор, сделавший карьеру на крови Рубироза.
— Если все обстоит именно так, то почему вы не обратились в соответствующие органы?
— Да, да, все именно так и обстоит, — резко прервал его Рубироза, удивленный и возмущенный тем, что кто-то посмел усомниться в его словах. — Почему не обратился? — вновь удивился он. — Да потому, что наша семья за всю свою историю, ни соринки из дома не вынесла, — закончил он с гордостью.
— К сожалению, чувства к делу не подошьешь, но мне кажется, что такой человек, как ваш племянник, вряд ли стал бы себя компрометировать подобным образом.
— Эти чувства настолько сильны, что я на вашем месте, комиссар, не исключал бы такой возможности.
— Если это вас так беспокоит, то не волнуйтесь. У меня привычка проверять все возможные версии, и вам должно быть известно, что в случае похищения мы проверяем все ближайшее окружение потерпевшего, потому что в 75 процентах случаев именно из этого окружения оказываются непосредственно или косвенно причастными к преступлению.
Тем временем криминалисты уже закончили часть работы. Огромные доберманы, которые обычно охраняли виллу и бегали по парку, были найдены с перерезанным горлом. Сначала их усыпили, накормив котлетами со снотворным, а затем, во избежание риска, всем перерезали горло.
В ожидании дальнейших событий Ришоттани приказал своим людям оставаться на вилле. Если речь шла о похищении с целью выкупа, то через несколько часов следовало ждать телефонного звонка.
Но ничего подобного не произошло. Звонка не последовало. Денег никто не потребовал, и прошло целых два месяца, прежде чем появились новые улики.
Утром 28 апреля, спустя два месяца и двенадцать дней после описанных событий, при разгрузке грузовика со строительным мусором в старом отвале, один из рабочих заметил какой-то предмет, блестевший на солнце. Это оказались часы. Они были надеты на что-то, напоминающее руку.
Рабочий вызвал карабинеров.
Турин, 28 апреля 1976 года.
Если бы это случилось в Реджо Калабрии или в Трапани, журналисты обязательно приплели бы сюда мафию и ндрангетту. Но в этом деле не было улик, и единственной «уликой» в распоряжении Ришоттани оставалась смертельная ненависть между стариком Рубироза и его племянником Франческо.
Он сделал все возможное, чтобы докопаться до причин этой ненависти и возможной причастности племянника к похищению родственника. Но безрезультатно.
Однако сразу же после того как газеты сообщили о том, что обнаружен труп Диего Рубирозы, между дядей и племянником состоялся телефонный разговор. Позвонили из Рима. Старый Рубироза взял трубку.
— Это ты, старый негодяй? — начал разговор Франческо. — Если бы я верил в Бога, то сказал бы, что наконец-то Божья кара настигла тебя. Желаю тебе здравствовать еще сотню лет и увидеть, как умирают все, кто тебя окружает. Желаю тебе быть свидетелем смерти малютки Чезаре и этой поблядушки, его матери, старый козел. Запомни хорошенько: когда-нибудь я приду, чтобы плюнуть на твою могилу, а если к тому времени меня не будет, накажу дочери сделать это от моего имени.