…Несколько лет спустя я оказался у них в гостях. Там не было даже свободной кровати, и мне дали спальный мешок. Зато утром ее парень ушел на работу, а я перебрался в кровать, и у нас все, наконец, спустя столько лет случилось. Едва мы кончили и я сел перекурить, как ее парень зачем-то вернулся. К счастью, он нас не застукал, хотя, может, и заподозрил что-то…
Ну да ладно. Это уже другая история.
А тогда в армии, поняв, что эта звезда исчезла с моего небосклона, я продолжал строчить другим девушкам. И, как только меня отправляли в командировку в Питер, не упускал случая встретиться со всеми ними (кстати, забыл сказать, что в командировках я был семь раз. Потому что у меня какой-то дальний родственник оказался генералом в Генштабе округа). Приезжая домой, встречался сначала со знакомыми девушками, потом с малознакомыми, и даже совсем с незнакомыми. Разумеется, цель, которую преследуешь в таких отпусках, — чтобы бесценное время не было потрачено зря. Сразу прикидываешь, даст — не даст. Глаз выбирает баб, готовых переспать: ведь уламывать тебе некогда, мозг анализирует это.
И вот как-то в этой череде дошла очередь и до «Эсмеральды» из парка. Той, слегка симпатичной, что писала и мне, и моему товарищу, и… ее уламывать я бы тоже не стал, — чего терять время и делать подлянку другу — но я все же с ней встретился. И увидел, что… произошли необратимые перемены: она вполне подходила под то, что мне сейчас нужно, — под секс-тренажер.
И я позвал ее к себе.
А она, не будь дурой, пришла.
Конечно, мне захотелось ее раздеть. В девичьих глазах при этом не появилось ни страха, ни упрека, какой бывает у девушки в торжественный момент дефлорации. В глазах подруги только суетились раздумья о правильном выборе жеребца. Она даже сказала двусмысленную фразу: «Вот если бы ты не был другом Андрея…»
Что имелось в виду? Что тогда она бы отдалась, не переживая насчет сплетен? Или, если бы я не был его другом, она бы сейчас разбила мне морду, а так как дружба — это святое, она готова практически на все? Что тоже странно, ведь она не обязана спать с другом. Но раз уж она сама пришла, мне задумываться о причинах и лейтмотивах фраз было совсем недосуг. Тем более что она уже разделась, улеглась и даже раздвинула ноги.
…Вернувшись в часть, я выкинул ее из головы и, ожидая следующей командировки, продолжал писать длинные страстные письма. Теперь на первый план выдвинулась моя вторая «санаторная любовь». Красноярская скромница. С ней я, наверное, даже связывал какие-то надежды. Она сообщала в письмах, что очень ждет и очень любит. Из ее писем я узнал, что она приехала в Питер, что поступала в институт, что провалилась и что сейчас учится в ПТУ на маляршу-штукатур-шу и живет в общежитии. Однажды она вдруг сообщила неприятную новость: что до последнего времени была девственницей, ждала только меня, но… ее изнасиловали. С одной стороны, я огорчился, а с другой — путь, простите за цинизм, был открыт. Едва мне снова дали отпуск, как я рванул к ней.
В этот раз мы гуляли вместе с товарищем по батальону. Ему тоже дали отпуск. Так вдвоем мы и пошли по бабам. Ему после приличного промежутка времени, проведенного в армии, не меньше моего хотелось заглянуть, хоть на часок, в женское общежитие. И он держался моего общества, считая, что со мной у него больше шансов на удачное знакомство, а ему это крайне важно.
Может, это даже было написано на наших жеребячьих мордах? Ибо вахтеры общежития быстро нас раскусили и решили не пускать. Меня?! Не пустить к девушке, которой пишу уже два года! Наивные, они думали, что нас остановят двери. Но мы в душе были не кочегарами или там плотниками, а настоящими монтажниками-высотниками и пошли в обход. Точнее, полезли по водосточной трубе. На третий этаж, как нечего делать.
И вот она — любимая!..
Мы, конечно, посидели для приличия. Поговорили. Еще посидели. Еще поговорили. Прошло два часа. И тут я ненавязчиво и непринужденно выключил свет. Подруга моей любимой, жившая в этой же комнате, не издала протестующих воплей, за что я ей очень благодарен. Правда, мой товарищ и в темноте продолжал тупо и прилично сидеть, держа красотку за руку.
После первого же акта любви я вызвал его в коридор покурить и спросил: «Ты чего? Вали ее, она ж не против». — «Не, она не хочет. Она же не стала раздеваться».