Дром скользнул взглядом на орка, который был занят своими трофеями. - Хорошая охота, - заметил он.
- Пять, - похвастался орк, - держа в руках доказательства убийств. - И еще два до восхода солнца.
Юноша-полуорк кивнул. Днем Когти Малара разгромили эльфийское поселение, вырезав большинство жителей в отчаянной битве. Когда луна поднимется, охота примет иной оборот. Орда разделилась на небольшие группы, которым было легче выследить оставшихся в живых эльфов.
В отряде было три Когтя, все из племени предателя - Снежного Волка. Третьим членом команды был человек средних лет по имени Барсук. Его рельефные мускулистые руки и грудь покрывали татуировки, а голова была побрита наголо. Барсук относился к делу убийства с весельем и свирепостью, что беспокоило и иногда даже пугало остальных членов племени. И это, по признанию Дрома, играло не последнюю роль. В конце концов, все они были последователями Великого Волка, такие же лютые, как и их четвероногие братья.
Дром родился на севере, в небольшом племени Снежных Волков, члены которого фанатично чтили своего тотемного зверя. Время от времени ряды Снежных Волков пополняли орки, охотившиеся в тундре рядом с племенем и поклонявшиеся тому же животному, а также случайные бродяги. Барсук был одним из них - изгой своего народа, выживший лишь потому, что был осторожнее и яростней остальных. Несмотря на свой небольшой рост и приближающуюся старость вид Барсук являл устрашающий. На его подбородке, прямо под губой, была нанесена золотистая татуировка в форме орочьего клыка. Щека с другой стороны лица была украшена знаком Малара - звериной лапой с капающей с когтей кровью. Зловещие трофеи свисали с пояса мужчины - несколько маленьких черепов, клыки огромных хищников и хвост серебряного волка.
Все они носили волчий мех, в той или иной форме. Дром носил шкуру, обернув ее вокруг шеи, как мантию, а Гримлиш приделал хвост к задней части своего шлема. Это были не трофеи, а дань уважения волкам. Они были последователями Малара, но по-прежнему почитали волков, и носили шкуры в честь этих хитрых охотников.
Сам Дрон просил у волка воодушевления и руководства. С самого детства волк жил в его мечтах и незримо присутствовал в каждой мысли. Теплое прикосновение лежавшей на плечах волчьей шкуры казалось объятием братской руки. Тот волк, которому когда-то принадлежала эта шкура, был для Дрома неизмеримо ближе, чем любой из его двуногих соплеменников.
Дром был еще почти ребенком, когда ему впервые случилось увидеть щенную серебряную волчицу. Проследить за осторожной самкой до самого логова оказалось делом непростым, но в конце концов Дром оказался около норы под небольшим каменистым холмиком. Все последующие недели он провел около логова, ожидая, когда щенки наконец-то выйдут в мир. Завороженный, он следил за тремя волчатами, за тем, как они играли, боролись и исследовали окрестности. Когда Дром услышал их первый детский вой, ему пришлось прикрыть рот рукой, чтобы сдержать восхищенный смешок. Подросток видел, как волчата превращаются в охотников, и учился их повадкам, выбрав "своим" самого свирепого из выводка. И в конце концов он сделал то, что должен был сделать каждый мужчина племени - вызвал на бой и одолел своего брата-волка.
Дром поднял руку и погладил серебристый мех, охватывавший его плечи. Он не сомневался, что дух умершего волка не питает к ниму никакой вражды. Таков был закон стаи: славу дарил либо достойный противник, либо честно добытая жертва. Разве после трудной охоты те же волки не воспевали равно охотника и жертву?
И словно эхом его мыслей в ночи раздался долгий жуткий вопль; он постепенно набрал силу и затем смолк.
Огромный орк одобрительно хрюкнул: - Поющая смерть. Хороший знак. Охота будет доброй.
- Охота на баб, - с отвращением произнес Барсук. Но вместе с этими словами он вытащил из-за пояса свой длинный нож и голодным взглядом окинул кровь, запятнавшую лезвие.
Дром его понял. Эльфийка осталась жива, и старого охотника злило, что он вынужден спокойно сидеть у костра, пока ее кровь высыхает на его клинке. И хотя в голосе Барсука звучало презрение, Дром никогда в жизни еще не видел, чтобы женщина сражалась так яростно и умело. Уже одно то, что Барсук смог пробиться к ней и оставить свою метку, было в глазах Дрома лучшим доказательством воинских умений старого бойца.
- Ее крови искали многие. Сегодня ночью их будут клевать вороны, - заметил Дром.
Барсук обиделся, не уловив скрытый комплимент.
- Ты, наверно, хочешь умереть от старости?
Это было самым грубым оскорблением, которое один Коготь Малара мог нанести другому. Но, несмотря на молодость Дрома, он был слишком мудр, чтобы ответить на вызов человека.
- Если я доживу до твоих лет и сравняюсь с тобой в количестве убийств, то буду считать себя настоящим охотником, - сказал он спокойно.
На лице Барсука появилось удивление, сменившееся довольным выражением: - Может быть тот эльф достанется тебе.
Из уст человека это была высшая похвала.
- Я буду хорошо охотиться, - пообещал Дром.
Трое из них расположились вокруг костра, чтобы рассказывать истории о былой славе и дождаться появления луны.
Нападение на эльфийскую деревню было внезапным и ужасным. Они ворвались в поселение со всех сторон, подобно стае волков, обкладывающих одинокого оленя. В считанные мгновения, которых эльфу хватило бы на то, чтобы надеть сапоги или поцеловать любимую, веселье весенней ярмарки вдруг превратилось в кровавый ужасающий кошмар.
Никто из эльфов и на секунду не усомнился, что бой идет за саму жизнь. То был не случайный набег банды грабителей, польстившихся на деревенские сокровища. Символ Малара - окровавленная звериная лапа - красноречиво свидетельствовал о намерениях орков и северян, заполонивших деревню, а равно и о доле, ожидающей эльфов и торговый караван, случайно очутившийся на пути Великой Охоты.
Однако в караване оказалось немало опытных бойцов, чьи мечи были оплачены золотом, а преданность - подкреплена мрачной репутацией их нанимателя. Элайт Кроулнобар, лорд лунных эльфов, сражался среди своих наемников, превосходя умением многих из них.
Уже больше двух десятков орочьих и человеческих псов пало под лезвиями его мечей. Элайт убивал животных с губительной эффективностью, хотя в другое время он предпочел бы, чтобы его противник умер медленной смертью, а еще лучше - остался бы изуродованным и обреченным на долгую бесславную жизнь без малейшей надежды на новую охоту.
Но времени для этих игр у Элайта не было. Эльфы безнадежно уступали в численности своим противникам и, несмотря на все свое мужество, умирали быстро и ужасно. Уже спустя несколько мгновений после начала схватки Элайт знал, что она проиграна. На древнем языке он выкрикнул приказ эльфийским воинам - отступать к лесу, рассеяться и уходить.
Ему подчинились - все, кроме одной. Эта женщина-полуэльф стояла спиной к спине с наемницей - широкоплечей северянкой, сражавшейся яростно и умело. Женщины сообща прикрывали подножие огромного кедра, сдерживая сужающийся круг охотников Малара и тем самым давая шанс нескольким раненым подняться в безопасность древесной кроны.
Уже позже, после боя, Элайт понял, что ничего другого ожидать и не приходилось. В делах чести и отваги немногие могли сравняться с Эрилин, и никому другому он не доверил бы защищать свою спину с большей радостью. И ни к кому другому он не питал большей верности.
И он пришел к ней на помощь. Выхватив из сапога нож, Элайт метнул его. Блестящее лезвие крутнулось в воздухе и вошло глубоко между плеч орка, наседавшего на Эрилин. Элайт не стал ждать, пока тот упадет.
Он вновь обнажил мечи и ринулся на кольцо воинов, расчищая путь к женщинам. Почти добравшись до полуэльфийки, Элайт резко присел и умелым взмахом подрезал коленные сухожилия воинов, теснившихся с другой стороны от женщин. Падающие тела на мгновение прикрыли эльфа, он вогнал мечи в ножны и бросился к Эрилин. Уйдя от удара орочьего топора, Элайт нырнул под взмах меча полуэльфийки и с размаху ударил Эрилин кулаком в скулу. На бегу взвалив оглушенную женщину на плечо, он помчался прочь с зажатыми в кулак ингредиентами заклятья Облака пыли.
Последнее, что он успел увидеть убегая, было копье, летящее в наемницу, сражавшуюся бок о бок с Эрилин. Северянка была настоящим воином и даже не вскрикнула, а лишь коротко хрюкнула, как свинья под ножом, когда лезвие вонзилось ей между ребер.