— Мы живем в Майами, но нас послали сюда, чтобы встретить вас. Мы оба специалисты по поздней английской культуре и языку. У нас есть записи, фильмы. Мы знаем, как люди говорили в ваше время, как писали.
— Envian роr quienes? — снова на испанском спросил Ли. — Кто послал вас?
— Los Viejos, — ответил Элизам. — Из будущего.
— А что это за Старики? — продолжал Ли по-испански.
— No lo sabemos [212].
Никто не знает, кто такие Старики, что им нужно. Элизаму и его спутнице в маске с оскалом просто велели встретить здесь Ли и Коула и отправить их дальше.
— Отправить нас куда? — спросил Коул, но ему никто не ответил. Они сделали вид, что не услышали его, и продолжали болтать по-испански. Коул понимал смысл их разговора. На одном из академических серверов появилось послание.
— Nos da sus nombres [213], — сказала женщина. — Доктор Ли. Коул.
— Доктор Коул, — поправил ее Коул. — Доктор Уильям Веллингтон Коул.
— Lo siento [214].
— Да, хорошо. — Коула все это стало утомлять. Что это за люди? Почему они говорят по-испански, ведь он его почти не понимает? Женщина сидела по другую сторону костра. Коул дотронулся до щеки и ткнул в нее пальцем. — А к чему эти чертовы маски?
— Это выражение нашей печали, — ответил по-английски Элизам.
— За ними мы прячем свой гнев, — добавила женщина.
— Гнев? На что вы разгневаны?
— На вас. — Она сняла маску. Ее глаза были такими же серыми и безжизненными, как у Элизама. На вид ей было около двадцати пяти лет. Цвет лица у нее был белый, но волосы жесткие, а скулы широкие. Бабушка Коула, которая сама была наполовину белой, называла подобный тип «африканская примесь».
— Мы разгневаны на вас за то, что вы сделали. И что не сделали. — Говорила она бесстрастно.
Что сделали и что не сделали. Женщина поднялась на ноги.
— Можно я скажу? — спросила она, ни к кому в частности не обращаясь.
Ли кивнул. Коул пожал плечами. Какая разница. Женщина обошла вокруг костра и заговорила по-английски. Было видно, что она готовила эту речь. Движения ее были размеренны, как в танце, слова продуманны, словно она выносила обвинение в суде.
— Вы убили собственных детей. Разрушили их дома, весь окружающий мир. Вы оставили их плакать и рыдать на обломках этого мира. Они потеряли все, но именно они стали нашими родителями. Их жизнь стала сплошным горем и печалью, мы унаследовали эту печаль.
— Мы унаследовали эту печаль, — подтвердил Элизам.
— Они так и умерли со слезами на глазах, не зная за что. Но они знали, что их рыдания слышим мы, их дети. И мы передаем эту печаль дальше.
— Мы передаем их печаль дальше, — вторил ей Элизам.
— Уууф, — вздохнул Коул. Все это напоминало церковную проповедь. — Вы обращаетесь не по адресу! Разве вы не знаете, кто мы такие? — Он попробовал объяснить, что они с Ли «зеленые», настоящие активисты (каждый в своей области) и пытаются бороться с тем, что происходит вокруг; их послали сюда, чтобы…
Но после нескольких слов (на английском) он замолк. Какая разница? Ведь видно было, что им ничего не удалось сделать. Будущее показало, что их усилия абсолютно ничего не значили. Точно так же в прошлом были хорошие немцы, были честные торговцы-квакеры, отказывавшиеся потакать работорговле, некоторые даже пытались (вежливо) высказываться против, но работорговля все равно процветала.
Если у Коула и были какие-то сомнения относительно «Дорогого Аббатства» (а они были, хотя он никогда не осмеливался высказать их вслух даже самому себе), теперь они окончательно рассеялись. Теперь, когда он увидел, какой мир оставят они своим потомкам. Неужели для предотвращения подобного не оправданы любые средства, любые усилия?
— Позалуйста, продолзайте, — промолвил Ли.
Рут (так звали женщину) ходила вокруг костра с маской в руке, а Коул и Ли не отрываясь смотрели на огонь. И Элизам в маске тоже.
— Мы видели, как вымирают животные, — продолжала женщина. — Один за другим, потом целыми стадами, потом снова поодиночке. Даже те, что жили в зоопарках. Теперь от крупных млекопитающих остались одни воспоминания. О слонах, китах, носорогах, моржах.
— Одни воспоминания, — повторил Элизам.
— Одни воспоминания, — сказал Ли. Он был все еще в своей жуткой куртке-сафари, но положил тонкую куртку-грелку на колени, как плед.
— Мир природы был разрушен, опустошен, — продолжала Рут, — исторические, культурные ценности человечества тоже. Города были сожжены, музеи разорены. Библиотеки погибли под натиском морей и океанов. Из-за глобального потепления погибли не только города, но и память человечества, его наследие. Такие языки, как голландский, сингапурский, полинезийские, исчезли без следа.