В этом случае может помочь зарисовка мужа. Положите его на бок на лист плотной, гладкой бумаги и обведите (лучше в нескольких различных положениях). Поза мужа будет естественной вплоть до того момента, когда вы снимете с него шкуру. Нарисуйте несколько контуров, чтобы в дальнейшем выбрать, какой из них станет основой для окончательной зарисовки.
Сегодня ко мне доставили плотную хрящевую массу. Я одела второсортные зубы (правильно, нечего портить хорошие «инструменты» об эту пакость) и занялась едой вплотную. На вкус хрящи были отвратительны, к тому же у меня заболели от них все кости черепа. Сначала я даже подумала, что проедаю себе путь через что-то, однако мои мысли блуждали где-то далеко. Я даже не помню, думала ли я о пищеварении. Это был тревожный знак. Я никогда не теряла веры и всегда отличалась выдержкой.
Положите мужа на спину, голову разверните влево. Пальцем раздвиньте шерсть вдоль грудины: у большинства мужей там наличествует полоска голой кожи. Разрез делается вдоль кости с помощью маленького острого скальпеля. Шкуру следует снимать с помощью пальцев и скальпеля, продвигаясь от разреза на груди вниз. Дойдя до ног, следует как можно сильнее дернуть их вверх и отделить от тела.
Я думаю, что, будь у меня муж, я ела бы как никогда, я жевала бы быстрее самой Доберманши. Я просто уверена в этом.
Иногда мне снится, что муж пришел и сидит на крыше моего бунгало, свесив ноги в отверстие для дыма.
Приходит утро, и я вижу, что муж так и не появился. Привозят пудинг, просто горы пудинга… В жизни не должно быть ничего, кроме еды.
Доберманша сказала, что ее зовут Элен. Я и понятия не имею, зачем бы ей было мне об этом говорить. Должна сказать, мне это польстило.
Снимите шкуру с шеи и головы. Будьте особенно осторожны, когда дойдете до ушей, поскольку их следует снимать целиком с помощью маленьких щипчиков. Также будьте осторожны, снимая кожу вокруг глаз. Следует снять кожу и с губ (кроме тех случаев, когда пойман муж небольшого размера). После этого можно удалять мозг. В отдельных случаях череп мужа может оказаться слишком большим, чтобы снять шкуру через голову. Тогда следует сделать продольный надрез от шеи к затылку, что позволит снять кожу без риска порвать ее.
Сегодня на пути от болота домой я заметила под кустом сбоку от тропинки что-то розовое. Я оглянулась по сторонам, чтобы быть увереной, что меня не видит Доберманша — Элен, — и с чувством умопомрачительной отваги сошла с тропинки. И там, в грязи, лежала шкура мужа. Она была аккуратно свернута, будто кто-то тщательно подготовил ее к хранению, но потом изменил свое решение и бросил шкуру здесь без всяких формальностей.
Я слышала, как где-то далеко волна еды тупо и тяжело бьется о дамбы, и чувствовала, что эти удары отдаются в моих ногах. Вне полей сражений, что раскинулись по краям тропинки, барабаны наших ведунов звучали тихо, как сверчки. Я подняла шкуру. Звуки барабанов, словно выталкивая меня из окружающего мира, придавали особую пикантность всему — моим ногам, комьям грязи, хлопьям непонятного происхождения и движущимся пятнам жуков. Впрочем, мне не хотелось ни во что вглядываться: я нашла мужа и на меня снизошло вселенское умиротворение.
Сейчас шкуру мужа следует подлатать и обработать. Для того чтобы выскоблить шкуру изнутри, обычно используется качественный скребок. На этом этапе шкура представляет собой всего лишь что-то вроде носка или рукава — конечно, несущего определенную символическую ценность, но тем не менее неспособного выполнять функции мужа. Необходимо придать шкуре изначальную форму мужа, натянув ее на каркас. Раньше шкуру просто набивали соломой, мягкой стружкой или другим подобным материалом. Однако набивка уже устарела; сейчас каркас для шкуры может вырезаться из бальсового дерева или плестись из проволоки, обернутой промасленной тканью. Шкура должна поддерживаться проволокой так, чтобы поза «чучела» была естественной; проволока же, проходящая под шкурой, обычно соединяется с жердью, укрепленной в полу. В том случае, если от мужа требуется выполнение каких-либо действий, можно нанять специалиста-дрессировщика.
Шкура мужа упорно не хотела распрямляться, словно лист бумаги после того, как из него сложили оригами. Было не так-то легко изничтожить все следы от складок — даже тогда, когда я положила ее под пресс. Пришлось замочить шкуру в горячей воде с уксусом, чтобы она размякла, а после придавить камнем.
Похоже было, что этой шкурой хорошо попользовались: кое-где выпали перья, а после грязных жирных рук предыдущей хозяйки шкура потемнела и залоснилась так, что казалась покрытой лаком; ко всему прочему, на одной из ног была прореха — такая, словно хозяйка шкуры что-то часто пинала. Должна сказать, что шкура пришлась мне впору, хотя и была выделана для другой жены, потоньше и повыше, без моего мускулистного живота и внушительных челюстей. Бывшая владелица была не из едоков — или просто еще слишком молода. Что могло случиться с ней, если она потеряла своего мужа или, еще более невероятно, бросила его сама?
Я сунула шкуру в мешок для срыгивания — он был всего лишь ненужной мерой предосторожности, поскольку мне никогда не приходилось его использовать, — и поспешила домой.
Впрочем, многие жены предпочитают выполнять функции мужей самостоятельно. Шкура мужа, как правило, точно повторяет форму тела жены. Для этого ей всего лишь надо надеть шкуру на себя, аккуратно натягивая ее через голову: просунуть руки в руки шкуры (вплоть до пальцев), стянуть края шкуры в районе поясницы и, что самое главное, осторожно натянуть головную часть шкуры так, чтобы глазницы шкуры соответствовали ее собственным. Иногда приходится делать разрез на головной части шкуры, поскольку объем мозга жены превышает объем мозга мужа, но этот разрез легко замаскировать кусочком меха, шляпой или просто гребнем.
Я надела мужа. Он был еще слегка влажным, пах уксусом и чем-то странно-незнакомым, но пьянящим, кисловатым, напоминающим запах земли. Этот запах заставил меня сжать зубы, словно я порывалась жевать и жевать. Свет, пробивающийся сквозь выскобленную шкуру, мерцал желтым и оранжевым, выявляя мельчайшие изъяны мужа, все утолщения и тени от прядей волос, что плыли, мелькали и мельтешили перед моими глазами. Потом шкура мягко легла мне на плечи и лицо мужа накрыло мое собственное. Я осторожно протянула пальцы — и они стали пальцами мужа, пальцами, которые знали — да и просто представляли собой — то, чего я так долго ждала. Я ущипнула сама себя — и это было словно меня ущипнул муж. Я оглядела свою хижину глазами мужа и нашла ее вполне приличной.
Наконец-то у меня был муж, и я могла бы делать это каждый день, не прячась и не увиливая, сама будучи мужем — в своем роде. Существовал ряд тем, на которые мог говорить только муж. Были ласки и поглаживания — я могла себе это позволить только тогда, когда мою руку покрывала шкура мужа. Были свойства взгляда на мир — невнимание или, наоборот, пристальное внимание к мелочам, — которые я могла бы испытать, только будучи в шкуре мужа — в прямом и переносном смысле. И я собиралась все это испробовать.
Я хотела бы выступать в роли мужа всегда. Но из-за шкуры не могла надеть «сбрую» из губок для очищения во время сна и, кроме того, я не могла есть. В маленький рот мужа просто не пролезала пища, которая предназначалась жене-едоку. Потому-то я и сняла шкуру.
Проснулась я на следующий день с ощущением, что все произошедшее было действительно грандиозным. Я услышала тяжелый стук еды у своего шлюза. В обычное время одного этого хватало, чтобы я вскочила и привела зубы в боевую готовность, горя желанием работать… В обычное время. Но не сегодня. Я чувствовала себя отяжелевшей и отупевшей, словно мне не удалось выделить достаточно жидкости для того, чтобы наполнить мою губчатую «сбрую». Когда я сжала одну из губок, то жидкости едва хватило на то, чтобы смочить мои пальцы. Я сняла «сбрую» и бросила ее на пол, даже не потрудившись выжать. Секунды еле ползли, а я продолжала чувствовать себя так, будто мой желудок заполнен до отказа. Мне было грустно — и я даже не знала почему. Эта грусть словно искала в моей душе что-то, за что можно было бы уцепиться, так, словно я сама была пустой шкурой. Желудок болел, казалось, что в нем полно дыр. Я была так голодна, что могла бы съесть лошадь, хотя сегодня мне достались пирожки и куча блинов. Я могла бы закончить с ними к полудню и потребовать новую порцию. В обычный день я назвала бы это приятным ощущением, назвала бы «аппетитом» — или чудесным старомодным словом «голод» и получала бы удовольствие от того, что мое тело прекрасно справляется со своей задачей — справляется так, будто это первый завтрак после долгого воздержания. Я, пожалуй, даже сравнила бы это ощущение с тем, как в свою пору раскрывается цветок. Но сегодня мне было нехорошо.