Бабушка закрыла зонтик, наслаждаясь каплями моросящего дождя на своем лбу, и приспособила его в качестве второй палки. Скрюченные артритом кисти жутко разболелись, не успела она преодолеть и половины перекинутого через канаву бревна. Она продвигалась боком, дюйм за дюймом, но план сработал она не потеряла равновесия. На лугу буйно колосилась пшеница, дожидающаяся хлеборобов. Но никто не придет и не уберет ее. Зерно тоже погибнет.
Рои навозных жуков, безразличных к ходу военных действий, недовольно гудели где-то на уровне плеча. Мими отмахивалась, не отрывая взгляда от крыши школы, виднеющейся сквозь заросли тополей.
Эти деревья тоже оказались расколоты, а восточная стена здания, когда-то нежно-розовая, была обожжена взрывами и кренилась во двор. Ставни сорваны с петель, провалы разбитых окон зияют чернотой. У того, что было некогда дверью, лежали чудом оставшиеся невредимыми несколько пар невостребованных деревянных башмаков. Ни один ребенок не появлялся тут по крайней мере неделю, а то и больше. Но коза, обезумевшая от горя и одиночества, по-прежнему была здесь. Она брыкалась на привязи. Лоб несчастного животного превратился в кровавые лохмотья, так билось оно в попытках бежать.
Итак, у Мими есть потребность. Есть коза. У козы есть молоко. Есть пальцы, которые грызет артрит. Но нет ведра. Мими совсем забыла о нем.
— Эй ты, прекрати выдрючиваться, — велела старушка козе. — У меня дома малыш, которому нужно то, что ты даешь. А ты так шумишь, что я даже думать не могу.
Она поискала в развалинах, тыкая в груды кирпича палкой и зонтиком. Ничего. Даже ни одной спасительной консервной банки.
Так что в конце концов Мими Готье подоила — стонущими от боли руками — козу в самую большую пару деревянных башмаков. Затем расстегнула пуговицы своего крестьянского платья и, как сумела, пристроила башмаки носками вниз между тем, что осталось от ее грудей, и кое-как привязала их. Молоко расплескивалось при движении, но она пойдет медленно, и, будем надеяться, все не прольется. Это лучшее, что она может сделать. Ей все-таки восемьдесят шесть, или восемьдесят четыре, или где-то около того: так чего же ожидал дубовик?
Сделав несколько шагов в сторону дома, она повернула назад: а почему бы не взять козу с собой? Только сумеет ли она протащить скотину по бревну? Если коза опрокинет ее в канаву, Мими умрет там, в этой сырости.
Впрочем, шанса попробовать ей не выпало. При первой же возможности коза шарахнулась в сторону и вырвала веревку из слабой хватки старухи. После чего скрылась в высокой траве заросшего сорняками поля, истерически мекая от радости, которая наверняка окажется недолгой с учетом всеобщей паники текущих времен.
Ветер вонял, будто его подпалили. Солнце тем временем взобралось уже высоко и то и дело нагловато подмигивало, замутненное дымом орудийного огня. Когда старушка еле-еле доплелась до своих земель, луг оказался разорен. Мими Готье представила себе марширующих великанов-людоедов с дыханием, подобным обжигающему пороху, с дыханием, пахнущим горячим железом. Ответственность за убытки несли на себе ноги побольше человеческих сапог. Если не собрать траву немедленно, она заплесневеет, сгниет, сено пропадет, и скотина останется голодной.
Только вот скотины-то нету, вспомнила она, так что пускай великаны топчут посевы.
Обратный путь занял куда больше времени, чем она могла себе представить. Да, Мими очень устала. Солнце сползло на западную половину неба, вклинившись между пухлых серых туч. Кажется, одна из ферм, на которых она подумывала пошарить, горела. Туда вела грязная, изрезанная колеями, развороченная колесами с железными ободьями дорога. Тут прошли пушки. И лошади, оставившие свежий навоз.
Но ведь на «Sous Vieux Chene» нет ничего для этих стервятников, там и жечь-то нечего, так?
А дубовик — все ли с ним в порядке? Там ли он еще?
Она не могла идти быстрее, чем шла. Если в следующие четыре минуты дубовик собирается помереть от отсутствия свежего молочка, значит, так тому и быть. Все свои десятки лет, сколько их ни есть, она перемещалась по жизни собственным, пусть и неспешным, шагом и прекрасно знала, что всему на ферме суждено умереть в свое время. В том числе и ей — в свое время, когда бы оно ни настало.
Однако дыхание старушки участилось: несмотря на свою крестьянскую философию, она действительно торопилась.
Дверь косо висела, сорванная с петель, комья грязи нахально расползлись на некогда вымытом дочиста полу фермерского дома. Но в остальном дом казался нетронутым. Наступающая армия не нашла ничего — ни чтобы украсть, ни чтобы съесть, никого, чтобы изнасиловать, и возможно, потребность дубовика в молоке спасла жизнь Мими Готье, в нужный момент уведя ее со сцены.