Отец Джейка, возвращающийся к жене, но не знающий, что Руби беременна, — она всегда была уверена, что ошибки тут не было, но теперь узнала, что был мир, в котором он знал и остался с ней, и мир, в котором он знал, но все равно ушел…
Подросший Джейк начинает интересоваться музыкой, а не компьютерами, подсаживается на наркотики вместе с Рики Карстейрсом, помогает Рики завязать с дурью, в шестнадцать лет знакомит ее со своим бойфрендом, женится на своем любовнике из колледжа, а не на Лите, усыновляет детей вместе со своим мужем Денисом, получает стипендию Родса, уезжает жить в Калифорнию вместо Бостона…
Маммограмма и результаты биопсии — анализы сделаны слишком поздно…
Она лишь ранит подозреваемого в деле Мартинеса, а не убивает его — она промахивается и получает пулю, а его убивает другой полицейский, комиссия по расследованию принимает решение не в ее пользу; она уходит в отставку через двадцать лет, вместо того чтоб остаться; работа ей надоедает, и она увольняется через десять лет; поступает в вечернюю школу, чтобы завершить образование и получить диплом…
Вердикты присяжных, обвинения вместо оправданий, и наоборот, она ловит Дарена Хайтауэра после первой жертвы, а не после седьмой…
Или решает пойти совсем на другую работу…
Или узнает обо всем этом задолго до сегодняшнего дня, когда она еще молода и полна энергии, ищет острые ситуации и рада, когда находит их. И убеждает себя, что использует их не для личной выгоды, а как силу для блага всеобщего. Как то, что спасает жизни, в буквальном и переносном смысле, разоблачает продажных и вознаграждает хороших и достойных. Даже один человек может переломить ход событий — разве не так всегда говорили? А возможности здесь простираются намного шире ее судьбы…
Правительство с совестью вместо повестки дня, школы и больницы вместо войн, ни бунтов, ни убийств, ни террора, ни Ли Харви Освальда, ни Джеймса Эрла Рея, ни Сирхана Сир–хана, ни 11 сентября…
И, может быть, ни девятилетнего мальчика, найденного голым и мертвым на свалке…
Она внезапно осознала, что стоит, тяжело прислонившись к стене дома и пытаясь не упасть, а Страх выворачивает ее наизнанку.
Рафе Паско кашлянул:
— Как вы себя чувствуете?
Она лишь взглянула на него, не в силах говорить.
— Вот откуда у меня такая уверенность, — продолжил он. — Из–за вашей э–э–э… аллергической реакции. Если в вашем мире случится любой «пробой», независимо от его масштаба, то вы его почувствуете. И вам станет плохо. А уж если вы попытаетесь что–то сделать… Ну, сами видите, что с вами стало, когда вы об этом только подумали.
— Отлично, — пробормотала она. — И что мне теперь делать? Стараться до конца жизни сохранять чистоту мыслей?
Паско немного смутился:
— Я не это имел в виду. Вы так себя чувствуете из–за текущих обстоятельств. Как только чужеродные элементы будут удалены из вашего мира, — он взглянул на джип, — вы начнете чувствовать себя лучше. Плохие ощущения начнут ослабевать.
— И сколько времени на это уйдет?
— У вас все будет в порядке.
— Это не ответ.
— Думаю, я уже ответил на достаточное количество вопросов. Он направился к своей машине, но она удержала его за руку:
— Всего один вопрос. Честно. Всего один.
Паско заколебался, словно решая, стряхнуть ли ее руку.
— Какой? — спросил он наконец.
— Эта моя так называемая аллергическая реакция. Она чем–то вызвана или это просто неизбежное зло? Наподобие сенной лихорадки или нечто вроде слабого места в организме?
— Нечто вроде слабого места. — Паско усмехнулся. — Иногда, если в линии жизни человека происходит отклонение, развивается определенная… чувствительность.
Руби покорно кивнула:
— Это еще один способ сказать, что я уже получила достаточное количество ответов?
Паско помедлил, прежде чем ответить:
— Все эти «могло быть», «могла бы сделать» и «если бы знать заранее», о которых вы думали.
— И все они уже произошли. — Слова сорвались с ее губ даже быстрее, чем она осознала, что хочет сказать.
— Я знаю, что вы ничего не сделаете, — сказал он, чуть понизив голос и приблизившись. — И помешает этому совесть, которая вас мучила и продолжает мучить, даже издалека. Даже гипотетически.
Руби поморщилась:
— Моя нечистая совесть? Причина действительно в ней?
— Не знаю, как это сказать иначе.
— Ясно. — Она вдохнула, понемногу приходя в себя. — Полагаю, это отучит меня зря тратить время на мысли о том, как все должно быть.
Паско нетерпеливо нахмурился:
— Не как должно или не должно. А просто как есть.
— Без вторых шансов?
— Без вторых, третьих, сотых, миллионных шансов, — поправил ее Паско. — Их может быть сколько угодно. Но без второго шанса надо воспользоваться первым.
Руби промолчала.
— Именно это отравляет систему и заставляет события развиваться неправильно. Вы живете внутри системы, внутри механизма. Он не предназначен для использования или манипулирования отдельным человеком. Для персонального восприятия. Это система, процесс. Ничего личного.
— Эй, а я думал, что время отправляться уже наступило, — нетерпеливо окликнул Паско мужчина из джипа.
Паско махнул ему и вновь повернулся к Руби:
— Увидимся завтра.
— Завтра? — удивилась она.
Но Паско уже садился в машину, и она не поняла, услышал ли он ее. И он уже дал ей достаточно ответов, подумала она, наблюдая за тем, как уезжают все три машины. Он уже дал ей достаточно ответов, и они увидятся завтра.
И как они будут общаться теперь, когда она знает то, что знает. Каково будет работать с ним? Действительно ли Страх развеется, если она будет видеть Паско каждый день, зная и помня? Или Страх останется с ней навсегда?
Паско дал ей достаточно ответов, и спросить некого.
Руби направилась к своей машине через лужайку возле дома, и ей показалось, что Страх уже начал понемногу стихать. Ну, это уже хоть что–то. Ее нечистая совесть… Она хмыкнула. Да уж, она никогда не подозревала, что нечто подобное станет в ней копиться. Время идет, однажды ты проснешься и обнаружишь, что ты полноватая, седеющая женщина средних лет, детектив из убойного отдела с двадцатипятилетним стажем и тяжким грузом нечистой совести и сожалений. А если захочешь узнать почему, если захочешь понять… что ж, тем хуже для тебя, потому что тебе уже дали слишком много ответов. Ничего личного.
Она завела машину и поехала прочь от пустого дома, по извилистым улицам, и дорогу из этого района оказалось найти не легче, чем дорогу сюда.
Элизабет Бир
Береговая линия [48]
Элизабет Бир родилась в Хартфорде, штат Коннектикут, в настоящее время живет в пустыне Мохаве, недалеко от Лас–Вегаса. В 2005 году Бир получила премию Джона Кэмпбелла как лучший молодой писатель. Ее рассказы появлялись в таких изданиях, как «Sci Fiction», «Interzone», «The 3rd Alternative», «Оп Spec» и других. Перу Бир принадлежат три популярных научно–фантастических романа: «Выкованная» («Hammered»), «Шрам» («Scardown») и «На связи с миром» («Worldwired»). А также ряд других произведений: романы «Карнавал» («Carnival»), «Глубинное течение» («Undertow»), «Пыль» («Dust»), «Виски и вода» («Whiskey and Water») и «Спутник волков» («А Companion to Wolves») (совместная работа с Сарой Монетт), и сборники рассказов «Цепи, которые ты отвергаешь» («The Chains That You Refuse») и «Новый Амстердам» («New Amsterdam»). Недавно вышли два новых романа писательницы «Чернила и сталь» («Ink & Steeh) и «Ад и Земля» («Hell & Earth»)
Это трогательная история о последних днях боевого робота, который обязан исполнить скорбный долг в память о погибшем экипаже…
Халцедония не могла плакать. Ее создавали не для слез. Но, возможно, они оказались бы похожими на вытянутые, холодные бусины из стекла, закаленного адским жаром, испепелявшим ее нутро.
Слезы катились бы, звеня, по ее коже, по плавящимся сенсорам, и падали бы в песок. И Халцедония собирала бы их для своей драгоценной коллекции безделушек и обломков, болтавшихся у нее под брюхом и отягощавших ее разбитый панцирь.
48
«Tideline," by Elizabeth Bear. Copyright © 2007 by Dell Magazines. First published in