Я ударил его, собрав остатки сил. Я попал прямо в горло — он скатился с кровати и хрипел, задыхаясь на полу. Мысленно оттолкнув его, я вскочил на ноги. Он лежал, зажимая руками горло.
Моя рука уже нащупала дверную ручку, когда стрела боли вонзилась мне в голову. Он уже сидел, растирая шею, сконцентрировавшись. Помимо воли я развернулся, пошел обратно и беспомощно сел на кровать. Боль отступила. Он подсел ко мне, притянул за плечи.
— Ты не знаешь, кто ты, Арун. Эта сука Джанани забрала твои воспоминания. Ты это знаешь? Она забрала то, чем ты был. Я бы исцелил тебя, если бы мог. Но я могу только поделиться с тобой…
В глазах у меня потемнело. Я падал в темноту, в тишину, в которой беспрерывно звучало эхо моего вопля. Ужасные образы толпились, выступая из мрака, — лики и тела демонов, чудовищные хари, сменявшие одна другую. Я вместе с ними падал к бледному световому кругу, открывавшемуся внизу жерлом колодца. Потом я потерял сознание. Когда я очнулся, моя голова лежала на плече у Рахула Може, а он подносил ложку мне ко рту. Я едва не подавился глотком куриного бульона, потом облизал растрескавшиеся губы и попытался вырваться из его лап. Все кружилось перед глазами.
— Спокойно, — сказал он.
Тусклая лампа освещала комнату. Я увидел, что уже ночь. Я был слаб и измучен.
— Слишком много и слишком быстро для тебя, — говорил он, вливая мне в рот следующую ложку бульона. — Вижу, тебя хорошо обработали. Исправлять причиненный вред придется долго.
После этого он дал мне уснуть, и за все время моего пленения я ни разу уже полностью не приходил в сознание. Я переживал короткие моменты пробуждения, но большую часть времени пребывал в смутной полудреме, не отличая действительности от осаждавших меня кошмаров. В жестокой хватке Рахула Може, прижимавшегося ко мне щека к щеке, я, помнится, слышал знакомые голоса. Раз мне показалось, что рядом со мной лежит женщина — ее болезненно тонкое тельце прижималось к моему плечу, и говорила она голосом Дулари. В другой раз мне почудилось, что со мной рядом сидит Санкаран. Я решил, что наконец спасен, но он лишь держал в руках звездную карту и, указывая на нее, что–то увлеченно говорил. Старые друзья — мальчики, с которыми я играл подростком, Манек — призраками проходили через мое сознание. И неизменно в нем оставался Рахул Може, нашептывавший на хинди, на английском и на незнакомых мне языках.
— Ты принадлежишь мне, — говорил он. — Ты и я — мы одного рода, оба чужие, оба потерянные, оба притворяемся своими. — И снова: — Порознь наша сила — ничто. Вместе мы можем многое… — Порой его слова бились у меня в голове приглушенными отзвуками барабанного боя. — Способность менять… менять… менять… — Или: — Она выжгла тебя… выжгла тебя.
Он то соблазнял, то упрекал меня.
— Ты думаешь, что ты здешний, Арун, — помнится, бормотал он мне в ухо, — но ты живешь в опасной зоне вне границ, которыми окружают себя люди. Мужчина — женщина, тело — разум… Если бы те, кого ты зовешь друзьями, увидели тебя таким, каков ты есть, они бы с ненавистью отшатнулись от тебя. Я твой единственный друг, любовь моя. Мы обязаны хранить верность иной звезде…
Я вновь увидел себя падающим к бледному солнцу, окруженным подобными демонам призраками, тянувшими ко мне длинные пальцы.
— Вот кто ты, — шептал Рахул Може.
Его ногти расцарапали мою голую грудь. Проглотив крик боли, я увидел — его разум открылся передо мной, как рассвет нового мира. Я увидел его силу, красоту, беспощадность — горные хребты, отвесные скалы, огромное пространство, словно с рисунков Эшера.[12] Он впустил меня к себе в душу.
И я обратился к нему, протянул руки, исследуя эту бескрайнюю страну. Мы лежали рядом, и его тело становилось другим: кожа побледнела, потом потемнела, цвет волос сменялся как в калейдоскопе. Руки, груди, бедра гладили мою кожу — мелькнуло на миг большое голодное существо — сплошь отверстия и фаллосы, — и я, сливаясь с ним, уже не мог отличить тела от разума. И тогда, словно кошмарное соитие достигло кульминации, он ворвался в меня, питая и питаясь, терзая и раздирая…
Когда, тысячу лет спустя, я открыл глаза, я был слаб, но мог думать. Рахул Може лежал рядом со мной, спал, забросив руку мне на грудь. Сквозь зеленые пластмассовые жалюзи лился вечерний свет. Я с ужасом увидел на одеяле, прикрывавшем меня, пятна крови. Я обшарил свой разум, отыскивая его, но он ушел. Медленно, бережно я собирал себя заново. Так раненый зверь зализывает раны.
И тут я увидел женщину с оливковой кожей. Она стояла в дверях с кипой чистых простыней, приоткрыв рот от изумления. Женщина попятилась и захлопнула дверь. Или она мне приснилась? А если нет, почему я не ощутил ее разума? Почему Рахул Може не шевельнулся, не почувствовал ее присутствия? Я догадался, что она — пустышка, одна из тех, чье сознание для меня недоступно. И для него тоже, понял я.