Тем более что две преподавательницы рукоделия держались несколько особняком от всего педагогического коллектива, который не воспринимал их всерьез. Они были младшими сестрами третьей, ныне покойной старшей сестры, чья руководящая роль в их жизни была столь велика, что утрата оказалась для них невосполнимой. Их звали мисс Эллен и мисс Элисон Керр; эти не в меру суетливые дамы со взбитыми волосами, сухой синюшной кожей и птичьими глазками были органически не способны донести до учениц какую бы то ни было информацию, поэтому вместо того, чтобы учить их шить, они по очереди брали девчачьи работы в руки и почти все доделывали сами. В наиболее безнадежных случаях они распарывали то, что наворотила девочка, и, приговаривая: «Ну нет, это никуда не годится» или «Ну какой же это запошивной шов», перешивали заново. Сестры-рукодельницы не позволяли себе критиковать мисс Броди, поскольку для них было непреложной данностью, что их высокоученые коллеги — вне критики. Вот почему уроки рукоделия были для всех настоящим отдыхом: мисс Броди до самого Рождества каждую неделю использовала их, чтобы читать классу «Джен Эйр», а девочки, слушая, насколько могли вытерпеть боль, прокалывали себе иголками пальцы, чтобы увидеть, как на ткани остается интересное маленькое пятнышко крови, некоторые даже умудрялись составлять узоры из таких пятнышек.
Уроки пения проходили совсем по-иному. Через несколько недель после сообщения Моники о поцелуе в кабинете рисования постепенно начало становиться очевидным, что мисс Броди очень волнуется до, во время и после уроков пения. В дни певческих уроков она надевала самые новые наряды.
Сэнди даже спросила у Моники:
— Ты уверена, что мисс Броди целовал именно мистер Ллойд? Это не мог быть мистер Лаутер?
— Это был мистер Ллойд, — твердо ответила Моника, — и происходило это в кабинете рисования, а не музыки. Что бы делал мистер Лаутер в кабинете рисования?
— Они ведь похожи, мистер Ллойд и мистер Лаутер, — не сдавалась Сэнди.
Моника начала заводиться, что было видно по ее лицу:
— Это был мистер Ллойд, это ведь у него одна рука. Я их видела. Уже жалею, что рассказала вам. Только Роуз мне верит.
Роуз Стэнли действительно верила ей, но потому лишь, что ей было безразлично. Ее из всех девочек клана мисс Броди роман учительницы и вообще чьи бы то ни было любовные похождения интересовали меньше всего. Такой она осталась навсегда. Позднее, когда она прославилась эротичностью, ее исключительная привлекательность обусловливалась тем, что она не проявляла никакого любопытства к интимным отношениям и никогда о них не думала. Как выразилась мисс Броди, у нее просто был инстинкт.
— Роуз единственная, кто мне верит, — сказала Моника Дуглас.
Когда в пятидесятые годы Моника навещала Сэнди в монастыре, она ей сказала:
— Я действительно однажды видела, как Тедди Ллойд целовал мисс Броди в кабинете рисования.
— Я знаю, — ответила ей Сэнди.
Она знала это даже до того, как мисс Броди сама призналась ей в этом как-то после войны, когда они сидели в ресторане отеля «Брейд-Хиллз», ели сандвичи и пили чай, поскольку домашний рацион мисс Броди не позволял ей принимать гостей. Мисс Броди, пережившая предательство, сидела в своей давно уже не новой ондатровой шубке какая-то скукоженная. Ее уволили раньше срока.
— Пора моего расцвета миновала, — сказала она.
— Это был блистательный расцвет, — откликнулась Сэнди.
Сквозь широкие окна они смотрели на ленточку Брейдберна, струящуюся по полям, и холмы за нею, испокон веков такие аскетичные, что даже во время войны им нечего было утрачивать.
— Тедди Ллойд был безумно влюблен в меня, как ты знаешь, — сказала мисс Броди, — а я — в него. Это была великая любовь. Однажды, в кабинете рисования, он поцеловал меня. Мы так и не стали любовниками, даже после того, как ты уехала из Эдинбурга, когда искушение стало особенно велико.
Маленькие глазки Сэнди неотрывно смотрели на холмы.
— Но я отвергла его, — продолжала мисс Броди. — Ведь он был женатым мужчиной. Я отвергла великую любовь поры моего расцвета. Нас с ним роднило все, ведь мы оба были артистическими натурами.