За спиной сухо треснули выстрелы, им слабо поддакнуло эхо. Ещё залп…
– И салют ваш не нужен Юрке, – пробормотала Таня, шмыгая носом.
Она вышла за чугунные ворота и направилась к своему припудренному пушистым снежком автомобилю, вглядываясь в многочисленные отпечатки на снегу, будто силясь выявить среди них следы Полётова.
– Что же случилось? – прошептала она. – Где Юрка?
И тут она зарыдала, громко, надрывно, давясь кашлем.
Что она знала о Юрке, этом странном человеке? Пожалуй, ничего, кроме того, что он рассказал в своих книгах. Но что из написанного было правдой, а что – вымыслом?
***
Когда на девятый день к ней заехал Павел Костяков, она была одна.
– Ты что? – Он откровенно удивился, оглядывая квартиру. – Ты не отмечаешь девять дней?
– Зачем? Что тут отмечать? Разве это праздник? Я бы и после похорон не устраивала поминок, но вы меня взяли в такой оборот, что я и сообразить не успела. Я уехала с кладбища, думала отсидеться одна, но вы все примчались сюда, потащили меня куда-то, а там – столы, водка…
– Но девять дней! – Павел изумился. – По православному обычаю надо…
– Не желаю! Не хочу поминок! Я не верю, что он умер! Не верю!
Костяков осторожно привлёк Таню к себе и вкрадчивым голосом, словно вёл беседу с тяжелобольным человеком, проговорил:
– Танюша, мы его похоронили. Разве ты не помнишь?
– Я всё хорошо помню. И я не нуждаюсь ни в какой психологической поддержке. Я сама психолог.
– Знаю. Но ты сейчас мыслишь неадекватно…
Он погладил её по плечам.
– Таня, девочка…
Из неё вырвался протяжный горестный стон. Она уронила голову на плечо Павла и заплакала.
– Если бы ты знал, как мне пусто здесь все эти дни, – пробормотала она, всхлипывая.
– Успокойся…
Она почувствовала его губы у себя на шее, но не сразу обратила на это внимание. Затем Павел взял обеими руками её лицо и припал к её рту. Её глаза широко открылись, полные слёз и недоумения, и она рывком отстранилась.
– Ты что? Ты спятил! – её голос сорвался.
– Таня, я просто хочу успокоить тебя, – он снова шагнул к ней.
– Не подходи!
– Таня…
– Паша, не гневи Бога. И меня не гневи. Я изорву тебе всё лицо. Уверяю тебя, что Марина не поверит в твою легенду, будто я в безумии сама пыталась изнасиловать тебя, а ты стойко сопротивлялся.
Татьяна посмотрела на него с такой ненавистью и такой решимостью, что широкоплечий Костяков отступил к двери.
– Я всегда хотел тебя, мечтал о тебе и завидовал Юрке, – удручённо проговорил он. – Может, я любил тебя… Я подумал, что сейчас ты нуждаешься…
– Не будь сволочью, Паша. Ты же называл себя его другом. Как же ты можешь? Вот так сразу? – её рот презрительно скривился, но её лицо не стало от этой гримасы менее привлекательным. Наоборот, этот высокомерный взгляд сделал Татьяну в глазах Павла Костякова ещё более желанной.
– Не надо так говорить, Таня, не надо. Ты прекрасно знаешь, что мы с Юрием служили вместе, – он шагнул вперёд. – Между нами сложились хорошие отношения, но ведь ты знаешь, что в разведке…
– Не бывает друзей, – закончила она фразу. – Юрка повторял эти слова не раз. Для меня повторял. Хотел, чтобы я затвердила их… Но это не даёт тебе права набрасываться на жену твоего недавнего товарища, едва у тебя встанет на неё член! – Голос Татьяны сделался стальным. – Уходи, Павел! Убирайся и не звони сюда никогда. И пусть никто из ваших не звонит мне. Вы мне не нужны! Ни вы, ни ваши шпионские страсти! Ненавижу вас!
***
Детство Тани Зарубиной прошло в Париже, где её отец возглавлял отделение крупного российского банка. Вернувшись в Москву, девочка долго не могла смириться с тем, что Франция – чужая страна. Узкие парижские улочки, тесно забитые припаркованными автомобилями, были ей роднее московских проспектов, французская речь казалась милее русского языка, и первое время Таня демонстративно говорила по-русски с французским акцентом. Но довольно быстро она свыклась с мыслью, что Франция осталась в прошлом, вжилась в новую атмосферу, полюбила Москву. После летних каникул она пошла в школу, обзавелась подругами и друзьями. Она легко находила общий язык со своими сверстницами, была заводилой в детских компаниях, выделялась в своей среде и обычно занимала главенствующее положение, мягко подчиняя себе не только девочек, но и мальчиков. Когда на её двенадцатилетие пришли гости, отец с приятным удивлением обнаружил, что его дочь выгодно отличалась от подруг.