За столиком, где Эдит Ринкель сидит со своим бывшим коллегой — которого большинство теперь считает маразматиком, неспособным к трезвым оценкам, — внезапно раздается ее громкий смех. Она откидывает голову назад, обнажив белую округлую шею, и сердечно смеется, а ее ноги в блестящих туфлях двигаются: правая делает едва заметный шаг вправо и назад, а левая потирает правую лодыжку. Естественно, ее поведение совершенно недопустимо. Преподавательница итальянского поджимает губки, так что ее рот становится похож на анальное отверстие, и отворачивается от этой дерзкой картины. Разговор продолжается.
И вот мероприятие завершилось. Загорелись лампы, люди стали щуриться от яркого света, как пробуждающиеся от спячки звери. Тарелки из-под тортов были пусты, на полу валялись разорванные в клочья пластиковые стаканы из-под вина. Кто-то начал обрывать гирлянды, и некоторые из них оказались на чьих-то шеях. Спортивный Паульсен, человек с чувством юмора, которого важная должность не сделала слишком серьезным, был одним из тех, кто повязал гирлянду вокруг шеи.
Декан снова подошел к микрофону, поблагодарил всех за прекрасный вечер и выразил надежду, что уже установились новые связи и что результатом этого недешевого вечера станет плодотворное научное сотрудничество. (У праздника и правда будут положительные результаты, по-настоящему конструктивные, о которых необходимо упомянуть, доказывая со счетом в руках необходимость проведения подобного мероприятия перед бюджетной комиссией: два научных сотрудника выяснили, что на протяжении многих лет работали над частично перекрывающими друг друга проектами. Они договорились встретиться, чтобы обменяться идеями и прочитать труды друг друга. «Ну вот видите, видите, — сказал декан, услышав об этом. — Именно к такому сотрудничеству между кафедрами и должны привести праздники вроде этого». Те двое согласились с ним, но у них не хватило духу признаться, что их кабинеты находятся на одном этаже; они никогда не были недругами, просто почти не общались.)
Нанна потянулась, чтобы снять с крючка пальто. У Пола чесались руки помочь ей одеться, но он держался в стороне, они и так уже слишком долго разговаривали сегодня вечером. Когда она сняла пальто с крючка, тонкая шаль упала с ее плеч на пол. Рыцарские инстинкты Пола пересилили их договоренность, и он бросился к Нанне, чтобы поднять шаль, но прежде чем он успел дойти, Эдит Ринкель наступила на шаль Нанны своей золотой шпилькой.
— О, извините, — сказала она, — я правда ее не видела. — Она повертела ногой, так что ткань обвилась вокруг каблука и порвалась, после чего освободила шаль. И Эдит Ринкель ушла, не выказав никакого желания поднять шаль Нанны с пола.
Однажды утром, когда Александр Плейн одевался в своей комнате в общежитии в Согне, раздался звонок его мобильного телефона. Человек на другом конце провода представился журналистом студенческой газеты «Университас».
— Ага, привет, — сказал Александр, зажав телефон между плечом и ухом и пытаясь натянуть почти чистый теннисный носок.
Журналист говорил об Эдит Ринкель. Он был напорист и амбициозен и наверняка мечтал сделать карьеру в области журналистских расследований. Александр удивился (выражение «застукан в постели» очень хорошо подходит для описания его изумления, особенно в связи с тем, что, когда зазвонил телефон, он на самом деле сидел на кровати и натягивал носок). Всем телом ощущая беспокойство и возбуждение, он выслушал поток слов журналиста. Александр прекрасно знал, что в настоящее время говорят об Эдит Ринкель, он много думал об этом и верил далеко не всему. Эдит не могла ничего украсть!
Он все еще сильно тосковал по Эдит. К сожалению, он ни с кем не мог поговорить об этом, поскольку никто из его друзей не знал об отношениях между ним и Ринкель. А те, с кем он занимался на курсе «ФУТЛИНГ 1100», забрасывали его нелепыми вопросами: «А правда, что у тебя было что-то с этой профессоршей? Ну и как она? А почему она сперла чужие исследования?» Он упорно отрицал, что у него были отношения с профессором Эдит Ринкель. «Я едва знаком с ней», — объяснял он и чувствовал себя иудой, но утешался тем, что уважает желание Эдит расстаться с ним, а она тоже не Иисус Христос. Но Александр испытывал настоящие любовные муки. И хотя он считал это выражение ужасно глупым, даже слащавым, ему казалось, что оно лучше всего описывает его состояние. К тому же вернулось тянущее ощущение внизу живота: хроническая неудовлетворенность.
— Итак? — Журналист ждал ответа. — Внезапно Александр принял героическое решение помочь Эдит, несмотря на то что ему придется выдать себя и подтвердить, что слухи об их отношениях были правдой.