Он боялся ее. Задолго до начала работы на футлинге он слышал рассказы о Ринкель. Говорили, что она способна на невероятные поступки.
Теперь Пол верил этому. Что-то пугающее было в этом желтом блеске слишком светлых глаз, в изгибе шеи. Он чувствовал влечение к Ринкель, это женщина, о которой он думал, которую мысленно раздевал, несмотря на то что она была его начальницей и старше почти на двадцать лет. Несмотря на то, что он боялся ее. А может, именно поэтому.
В самолете по дороге из Осло в Вену ее отстраненная близость заставляла Пола снова и снова думать об одной идиотской детали. Как обычно бывает в подобных ситуациях, чем больше он старался не думать об этом, тем больше этот вопрос занимал его мысли. В действительности это было довольно глупым делом, честно говоря, смешной и незначительной проблемой, на которую жалко тратить время. Речь идет о лингвистическом термине, о научном обозначении языкового феномена. Пол отдавал себе отчет в том, что знает это слово, просто никак не мог его вспомнить. Мы говорим «ирланцы», думал Пол, никто не говорит «ирландцы» — может, за исключением того пенсионера, профессора, специалиста по норвежскому языку (которого в средствах массовой информации называют «профессор-языковед» и часто показывают со спортивным снаряжением), потратившего всю свою трудовую жизнь на то, чтобы ввести в норвежском языке нормы устной речи. Любой норвежец с востока с нормальным темпом речи скажет «ирланцы». «Ирланцы». «Ирланцы». Гаплология? Нет, не может быть, потому что при гаплологии один из двух непосредственно следующих друг за другом сходных слогов выпадает, например «филогия» вместо «филология». Элизия? Метатеза? Ассимиляция? Может, просто выпадение согласного, ведь вместо «ндц» мы просто говорим «нц». Диссимиляция? Он не мог успокоиться, он просто-напросто был не в состоянии отвлечься от мыслей об этом, но ответа так и не вспомнил. Позже ему пришло в голову, что возможно, однозначного ответа и не существует.
Из Вены в Грац они летели на маленьком винтовом самолете внутренних авиалиний. В салоне было очень тесно, колени Пола упирались в спинку стоящего впереди сиденья, так что пришлось согнуть ноги в коленях под острым углом. Пассажиров было не слишком много, но зато на борту присутствовали целых три стюардессы. Все они были очень высокими, а может, только казались такими, потому что потолок нависал совсем низко, а проход казался узкой полоской, разделяющей салон. Статные стюардессы были в костюмах, напоминающих австрийские народные: юбки из толстого красного сукна, разлетающиеся от пояса, как парашюты, расшитые цветами корсеты и белые блузки с глубокими вырезами и рукавами-фонариками до локтя, из которых выглядывали сильные веснушчатые руки. На головах у всех трех были платочки, завязанные под подбородком, их лица покрывал красный румянец, и они улыбались своими большими ртами. Чтобы протиснуться по проходу, стюардессам приходилось прижиматься к сиденьям. Девушки по очереди склонялись над Полом, сидевшим рядом с молча читающей Ринкель, и казалось, что их огромные груди вот-вот выпадут из вырезов в руки Полу, а их улыбающиеся рты коснутся его лица. Губы двигались, произнося что-то, чего Пол не понимал, а большие блестящие глаза вопросительно глядели на него. «Н-найн, д-д-анке», — говорил Пол всякий раз, и всякий раз у него все больше и больше пересыхало в горле. А вот Эдит Ринкель три раза протягивала руку, произносила несколько слов на великолепном немецком и получала пластиковый стаканчик, наполненный жидкостью, в которой звенели кусочки льда. И каждый раз Пол все глубже и глубже вдавливался в сиденье, обтянутое ворсистым бежевым материалом, и ему казалось, что его тело приобретает текстуру и цвет этого материала.
С тех пор, как в детстве Пол ясно осознал свои хамелеонские наклонности, прошло много-много лет. Во время двух перелетов на конференцию в Австрии Пол испытывал юношескую неуклюжесть и нервозность, чего в его взрослой жизни не случалось, и он удивлялся, почему Ринкель так сильно на него действует. Пол понимал, что это связано с авторитетами. Конечно, люди, наделенные властью, занимающие высокие должности, могли разбудить в нем маленького мальчика, и он узнавал давно забытые ощущения: злость, стыд, бессилие, желание исчезнуть, ускользнуть, слиться с окружающей обстановкой. А может быть, на самом деле, ничего этого не было? Действительно ли он пролил пепси на ноги Ринкель во время поездки в автобусе из аэропорта или же он просто настолько боялся сделать это, что вспоминал об этом случае как о реальном эпизоде? Пол не знал.
Нет, впоследствии он не мог сказать, на самом ли деле содержимое банки пепси-колы, которую он купил по прилете в Грац, оказалось на серых брюках Ринкель, или пятно, стоявшее у него перед глазами, является просто воспоминанием о страхе увидеть такое пятно.