— Покой — это наступление тишины. Так куда же сейчас ушли все звуки?
Со своего места поднялся один монах и указал пальцем себе на голову. Настоятель сказал: «Берегите себя!»
На следующий день этот же монах пришел в келью настоятеля за личными наставлениями.
Наставник Удэн, увидев, что он пришел, развернулся лицом к стене и, сквозь зубы, произнес:
— Мне, старому монаху, уже два-три дня как нездоровится, если есть здесь рядом со мной — «Великой добродетелью» — какое-нибудь лекарство, дай немного его мне.
Монах увидел, что у изголовья кровати настоятеля стоит какой-то чистый пузырек. Похлопав рукой по пузырьку, он спросил:
— Откуда появился этот пузырек?
— Он принадлежит старому монаху, а где тот, что принадлежит «Великой добродетели»?
— Он принадлежит Вам, он принадлежит мне!
Путы спадают
«Он принадлежит Вам, он принадлежит мне». Изначальное сердце всех людей — едино, оно одинаково у монаха, и у меня. Так как же два могут быть не одинаковыми?
Примечание
Когда монах показал себе рукой на голову в ответ на вопрос учителя «Куда ушли все звуки?», он продемонстрировал, что сам по себе вопрос может привести к двойственности сознания: если звуки действительно ушли, то они где-то сейчас есть, в то время как они исчезли. Удэн решил перепроверить понимание монаха.
Удэн здесь играет терминами, которые обозначают чаньского учителя. «Старый монах» (лаосэн) — уважительное обращение к настоятелю или к старым монахам монастыря.
«Великая добродетель» (кит. дадэ, санскр. бхаданта) первоначально было одним из обозначений Будды, а в китайских школах стало вообще применяться к монахам. Наставник Удэн, как и принято в буддийской традиции в Китае, говорит о себе в третьем лице, а затем показывает монаху всю искусственность таких словесных приемов.
Лик сохранится в сердце
Приход созерцания
Чаньский наставник Юйцзи пред тем, как покинуть этот мир, собрал всех своих учеников и обратился к ним:
— Может ли кто-нибудь здесь нарисовать мой портрет?
Ученики повскакивали со своих мест, бросились искать кисти и разводить тушь, а затем принесли наставнику портреты, что они написали. Но наставник Юйцзи, глядя на рисунки, только недовольно качал головой: ни один портрет не мог выразить смысл его сердца.
В этот момент монах по имени Пухуа встал со своего места и сказал:
— Я могу нарисовать портрет!
— Если можешь, — сказал наставник, — почему же не нарисуешь, чтобы я мог его оценить?
Пухуа же, услышав это, резко повернулся и вышел из зала. А наставник, рассмеявшись, сказал:
— Этот парень ушел столь же безумно, как и пришел!
Сказав это, он отошел в нирвану.
Путы спадают
Способный понять наверняка одобрит такое поведение, но еще больше смысла это принесет, если мы избавимся от заурядного восхищения и посмотрим на сам смысл произошедшего.
И был ли смысл заставлять учеников рисовать портрет, когда у настоящего наставника нет постоянного лика?! Его лик — это и есть изображение Чань, а суть его — пустота! Хорошо, что Пухуа не поддался на уловку учителя, всем своим поведением показав бессмысленность его затеи, но сохранив лик наставника в сердце.
И как же плохо, что во всей общине он нашелся лишь один такой!
Обычному человеку, который не обладает подобной чаньской мудростью, сложно обрести в современной жизни уверенность и достичь успеха в делах. Если было бы возможным позволить современным людям чуть больше постигнуть чаньскую мудрость и взгляд на мир, насколько бы больше вершилось добрых дел!
* * *
