На исходе ноября провизия закончилась: к тому времени уже зарезали и съели последнего вола и всех оставшихся мулов. Из людей первым умер ребенок: малышка Эмили, дочь Сары Доэрр; вскоре после нее умерла Мисси Шостейн, а на следующий день — ее отец. Наше горе было огромным, ведь мы еще не были готовы к тому, что смерть так скоро станет нашей верной спутницей. Но когда за бедой следует новая беда, а покойникам потерян счет, боль притупляется, хотя оплакивать покойников необходимо. Скорбь по умершим — самое человеческое из чувств, а мы должны оставаться людьми даже в этом аду.
С самого начала было ясно, что не все из нас доживут до конца года. Уныние охватило наш лагерь, словно пожар, и многие не смогли противостоять этому чувству. Мужчины оказались особенно ему подвержены, и мой муж Джон не стал исключением. Он обвинял во всем себя и поначалу целыми днями не вставал с постели из листьев и мха, мучаясь угрызениями совести. Я много раз пыталась с ним поговорить и убеждала его не винить себя в наших бедах, но он не успокаивался и лишь отворачивался к стене. Я очень за него боялась — боялась, что он утратит волю к жизни и тихо угаснет, как угасли многие из нас.
Но мой муж Джон Бьюэлл был сильным и отважным человеком, и вскоре он поднялся с постели, чтобы заняться делом. Ему удавалось ловить в силки мелких животных и птиц — ворон и зайцев. Он помог мне утеплить нашу хижину, а затем занялся и хижинами наших соседей. И все начало декабря, когда люди вокруг умирали и казалось, что надежды нет, он разрабатывал свой план.
Вместе с тремя мужчинами: Биллом Доэрром, Мартином Фэрроу и юным Кентом Шостейном — он решил перебраться через горы и привести помощь. Индейцы, Чарли и Джозеф, должны были сопровождать их и помочь им добраться до Калифорнии. Это был отчаянный план, очень опасный, с мизерными шансами на успех, но, когда о нем рассказали на собрании, все проголосовали «за», потому что больше надеяться было не на что. Но честно скажу — я была против; я плакала и умоляла Джона остаться с нами и не рисковать жизнью в поспешной и необдуманной авантюре. Однако он не послушал меня, похоже, он видел в этом безрассудном плане шанс на спасение не только для нашей злосчастной партии, но и для себя самого — как будто этим он мог оправдать себя в моих глазах, хотя на самом деле он всегда оставался для меня героем и моей единственной настоящей любовью.
Они выступили на второй неделе декабря, а вскоре после этого Хайдрик обратился ко всем со своим чудовищным предложением.
Мне приходится собирать в кулак все свое мужество, чтобы унять дрожь и писать дальше. Хайдрик сказал, что люди, отправившиеся за помощью, обречены, и, без сомнения, погибнут в горах, и что надеяться на них нечего. Мне хотелось его ударить — как он посмел сомневаться в моем муже и его храбрых товарищах, когда у него самого хватало духа лишь на то, чтобы дрожать в своей хижине! Но я должна писать о главном и не отвлекаться.
Хайдрик сказал, что все мы не доживем до весны, если только не воспользуемся единственной возможностью. Он сказал, что вокруг нас полно свежего мяса, но нам не хватает мозгов, чтобы это понять, и решимости, чтобы этим воспользоваться. Он сказал, что работал мясником и покажет нам, что имеет в виду. Даже через пятьдесят лет я не забуду того, что он сделал после этого. Он подошел к двери большой хижины и распахнул ее. Вокруг все было завалено снегом, и только тонкая тропинка вилась между хижинами. Рядом с тропой были могилы наших спутников, погибших от голода и холоду наверное, девять или десять. Мы не смогли выкопать ямы в земле, потому что она промерзла и стала твердой, как железо. Вместо этого мы заворачивали трупы в одеяла и хоронили в снегу, где они пролежали бы, нетронутые, до весны.
Хайдрик указал на могилу маленькой Мисси Шостейн.
— Вот ваше мясо, — произнес он своим низким гортанным голосом. — Нравится вам это или нет, но это единственная еда, которую вы сможете найти до того, как потеплеет.
Поднялся шум. Старик Шостейн ударил Хайдрика по лицу и пообещал взять пистолет и вышибить ему мозги, если он только попробует осквернить могилу его внучки Хайдрик стер кровь со щеки, облизал ладонь с таким видом, что меня затошнило, и ответил:
— Вот видите. Нужно все правильно распределить, чтобы никому не пришлось есть своих родственников.
Но мистер Шостейн сам слег в могилу еще до наступления Рождества, и еще двое были похоронены в тот же день. На следующий день снова умерли двое, а на следующий — еще три человека, и сразу после этого нашлась первая семейная пара, согласившаяся есть трупы.