Внимание привлекла стайка недомерков. Уже явились похожие на уховерток ищейки. Каждый из недомерков достигал всего полутора футов в длину. Эти твари стремительно передвигались на волосок от земли — или от вертикальной поверхности, — развивая невероятную скорость, и ничто не ускользало от их взгляда. Сейчас недомерки в инертном состоянии. Открыв металлические корпуса, надзиратели достали из них пленки с донесениями. Недомерки проведут в бездействии время, которое займет собрание, а потом их запустят снова.
В этих металлических осведомителях было нечто зловещее, но кое-что все же ободряло. Недомерки никого не обвиняли, они лишь докладывали о том, что видели и слышали. Они не могли придать своим сообщениям какую-либо окраску и ничего не могли выдумать. Поскольку обвинение предъявляли машины, истерические слухи, злоба или паранойя не представляли угрозы для подсудимого. Вопрос о виновности не ставился, доказательства были уже налицо. Здесь обсуждали лишь степень тяжести моральных прегрешений. Подсудимый не мог заявить, что его обвиняют несправедливо, он мог лишь сослаться на невезение, на то, что так глупо попался.
Сидевшая на трибуне миссис Бирмингэм сверилась с повесткой дня и посмотрела, все ли пришли. Отсутствие на собрании рассматривалось как проступок. Вероятно, Аллан и Дженет явились последними: миссис Бирмингэм подала сигнал, и собрание началось.
— Нам, по-видимому, не удастся посидеть, — прошептала Дженет, когда дверь за ними закрылась.
От тревоги у нее осунулось лицо: еженедельные секционные собрания были для нее катастрофой, источником безнадежности и отчаяния. Каждую неделю ей казалось, что обличение и крах неминуемы, но до сих пор все обходилось. Прошло много лет, но никто так и не зарегистрировал за ней ни единой оплошности. И поэтому она пришла к убеждению, что злой рок просто копит силы, чтобы однажды разгуляться вовсю.
— Когда меня вызовут, — тихонько проговорил Аллан, — не раскрывай рта. Не пытайся никого поддержать. Чем меньше будет сказано, тем больше у меня шансов.
Дженет бросила на мужа страдальчески-возмущенный взгляд.
— Они разорвут тебя на части. Ты только посмотри на них. — Она окинула взглядом зал. — Так и ждут случая на кого-нибудь наброситься.
— Большинству людей здесь скучно, им хотелось бы уйти. — Действительно, некоторые погрузились в чтение утренней газеты. — Так что не волнуйся. Если никто не кинется меня защищать, все потихоньку утрясется и, может, мне удастся отделаться устным порицанием. В том случае, разумеется, если не поступило донесений насчет статуи.
— В первую очередь мы рассмотрим дело мисс Дж. Э.
Подразумевалась Джулия Эбберли, знакомая всем присутствующим. Время от времени Джулию разбирали на собраниях, однако каким-то образом ей все же удавалось сохранить право аренды, завещанное родственниками. Теперь эта длинноногая светловолосая девушка с интригующими очертаниями груди забралась на трибуну для подсудимых, а в ее широко раскрытых глазах застыл испуг. В этот день она надела скромное ситцевое платье, комнатные туфли на низком каблуке и собрала волосы в хвостик, как у девочки.
— Мисс Дж. Э., — объявила миссис Бирмингэм, — сознательно и по собственной воле занималась непотребным делом с мужчиной ночью шестого октября две тысячи сто четырнадцатого года.
В большинстве случаев «непотребным делом» оказывался секс. Аллан прикрыл глаза, готовясь перестрадать заседание. Негромкий шелест пронесся по залу, газеты отложили в сторону. Апатии как не бывало. Именно эта сторона дела казалась Аллану особенно отвратительной, похотливое стремление во всех деталях выслушать рассказ о чьей-то оплошности, потребность, которую выдавали за добродетель.
Тут же прозвучал первый вопрос:
— Мужчина был тот же, что и в прошлых случаях?
Мисс Дж. Э. покраснела.
— Д-да, — призналась она.
— Разве мы вас не предупреждали? Разве не говорилось вам здесь же, в этом зале, что надо возвращаться домой в нормальное время и вести себя как положено порядочной девушке?
По всей вероятности, теперь говорил другой человек. Настенный динамик вещал этаким искусственным голосом. Чтобы не померк ореол правосудия, вопросы прокачивали через общий канал, где голос расчленялся на составные части, а потом восстанавливался, но уже без характерной окраски. В результате обвинитель становился безликим, а если вопросы задавал человек сочувствующий, он неожиданно превращался в защитника, что выглядело несколько странно.