— Когда пришит — некрасиво, — авторитетно заявил Мозер, приводя себя в порядок.
— И пуговица вот на честном слове болтается…
— Тише ты! Да не дергай! Ну же, Энди! Отпусти!
— Да я так… попробовал. Ты вообще откуда взялся такой красивый?
— Снизу, — устало объяснил Мозер, приваливаясь к стене. Видно было, что он не особенно спешит и рад возможности почесать языком.
— Ну и как там, внизу?
— Ты что, новостей не видел?
— Мне по Сети бродить некогда, — заявил Вернер. — Я сейчас по центральному стволу летаю. Тебя бы туда со всеми твоими… причиндалами.
— Ладно, ты, слесарь хренов… Короче говоря, последний опрос показывает: скорее всего, на Собрании Акционеров для роспуска военного флота не хватит шести процентов голосов.
— Так отлично! — просиял Вернер. — Это же просто здорово!
— Здорово-здорово, а ничего не здорово, — неожиданно зло высказался стихами Мозер. — У соседа моего отымели борова!
Вернер опешил. О существовании такой лихой баварской поговорки он раньше не знал. Даром что был немец только по фамилии.
— Ты чего?.. — с опаской спросил он.
— Да ничего. Видишь, стою, дурака валяю, а дальше идти — боюсь. Мне сейчас твоего папочку в парадку одевать. Бляху ему драить, башмаки чистить и все такое…
— Что-то случилось? — посочувствовал Вернер. — В Адмиралтейство, к Дяде Гуннару на пистон?
— А то… Слыхал, «Рипли» к Церберу послали?
— Даже видел. И правильно сделали, что послали.
— Я не знаю, правильно или как, только денежки на бустер твой обожаемый Рашен хапнул из резервного фонда. Никого не спросясь, без серьезного обоснования. Накорябал записочку для отчета… И какая-то сволочь из штаба капнула вниз. А знаешь, что внизу бывает за разбазаривание средств? В лучшем случае припаяют самоуправство. И Рашена теперь — на вздрючку. Ладно, ему не впервой. Только если информация выйдет из стен Адмиралтейства и попадет в Сеть… Найдется ведь зараза, раззвонит на всю Солнечную. А Рашен, может, последний вояка, которого на Земле еще с дерьмом не смешали. И плакали твои шесть процентов голосов. Он же эти бабки, считай, украл! А главное, зачем?!
— Во-первых, не «твои шесть процентов», а наши, — поправил его Вернер. — Или ты уже не наш, а, крыса штабная?
— На себя посмотри, жертва радиации. Таракан реакторный!
— А во-вторых, ничего ему не будет, — продолжил Вернер твердо. — Ты же знаешь, зачем Файн пошел к Церберу. Наоборот, Рашена хвалить надо. Он, можно сказать, работает на опережение. Защищает мир от внешней угрозы.
— Это, что ли, от чужих? — спросил Мозер с нескрываемой издевкой.
— А от кого же еще?
— Знаешь, Энди, ты, конечно, мужик что надо, но дурак редкостный. Мой тебе совет: про чужих ни слова.
— Погоди… Ты в них что, вообще не веришь?
— В чужих никто не верит там, — Мозер ткнул пальцем себе под ноги. — Согласись, в таком контексте уже не важно, что думаю я. Стоит Рашену только заикнуться о своих идеях, и он всему флоту кинет серьезную подлянку. Тебе сказать, как ведущие психиатры внизу трактуют активные действия по розыску чужих? Или сам в курсе?
— Болезненная тревожность, — мрачно кивнул Вернер, опуская глаза. — Хотя нет, активные действия — это уже мания преследования. Вот дерьмо!
— Они, конечно, тормозят, — сказал Мозер, — но я их понимаю. У Совета Директоров сейчас одна задача: развалить флот и высвободить деньги. Вот они ее и выполняют. А если чужие прилетят и врежут, это будет совсем другой разговор. И другая политика. И другая экономика.
— Интересно, какую он придумал отмазку, — пробормотал Вернер, имея в виду Рашена, который в Адмиралтействе о чужих, разумеется, не заикнется. Понять это было обидно.
— Придумает что-нибудь. Он же русский. Хитрожопый.
— Как дам в лоб! — пообещал Вернер. — Не погляжу, что целый капитан.
— Ой-ой-ой! — рассмеялся Мозер. — Напугал. Главное, не расстраивайся. Ты ведь к бабе шел? Вот и думай о хорошем. А то еще не встанет…
— Фу! — брезгливо сморщился Вернер. — Что за слова… Будто и не астронавт вовсе. Говоришь, словно всю жизнь внизу ползал. Стыдно.
— На себя посмотри, — всерьез обиделся Мозер. — Тоже мне, понимаешь, орденоносный герой, весь в шрамах и без пиписки…
— А ты ведь боишься, — неожиданно спокойно заметил Вернер. — Ты наверняка присмотрел себе местечко в наземных службах. Дал на лапу кому следует… Распустят нас или нет, тебе в любом случае лет на десять жирный кусок гарантирован. Интересно, с какой рожей ты подпишешь распоряжение о сдаче «Тушканчика» на слом… Что, угадал?
— Да пош-шел ты! — почти крикнул Мозер. Обвинение было серьезным. В случае роспуска флота его наземные службы превращались в контору по инвентаризации всего, что от флота осталось, затем — эксплуатации того, что могло летать под коммерческим флагом, а потом и утилизации оного. Неписаный кодекс чести не позволял летному составу участвовать в таких мероприятиях. Считалось, что это предательство.
— А если Рашена вниз спишут, — продолжал зловеще Вернер, — то ведь и твои акции здорово упадут, правда? Это ты сейчас крутой, ходишь адъютантом при самом лихом адмирале…
— Знаешь, это ведь я тебе в лоб звездану, — прошипел Мозер. — Тоже не посмотрю, что ты всего лейтенант. Не пожалею нищую сиротинушку, психически травмированную да условно освобожденную…
— Попробуй, — сказал Вернер. — Только учти, что я не хотел тебя обидеть. Я просто констатировал факты. И знаешь… Я тебе сочувствую. Неудобное у тебя положение, слов нет.
Мозер сник. Ударить Вернера он не рискнул бы. А выиграть в перепалке у него шансов не было, потому что Вернер угадал все правильно.
— Злой ты стал, — только и сказал Мозер. — И очень уж нос задрал. Ты сейчас тоже у Рашена в фаворе. Но были времена, когда ты вел себя по-другому. Попомни мое слово, он тебя снова выжмет, как тряпку, и выбросит. Чисто русская модель поведения, я эти штучки знаю. Сегодня ты ему нужен, а завтра… И вообще, Энди, не забывай, где я тебя видел и как плачевно ты в тот момент выглядел.
— Я же не герой, — мирно сказал Вернер. — Я так… просто астронавт.
Повернулся и ушел.
Мозер дернулся было с намерением сказать вслед гадость, но передумал. На любое его обидное слово Эндрю уже сто раз мог предложить Мозеру, допустим, нырнуть в Юпитер. Или посидеть в тюрьме.
Но ведь не предложил.
— Дурак ты, — сказал Мозер уныло.
В тюрьме, куда Мозер за ним приехал, Эндрю выглядел далеко не плачевно. Был в этом человеке какой-то несгибаемый стержень. В любой кризисной ситуации Вернер быстро соображал, компетентно действовал и не терял головы. На взгляд Мозера, он был отличный профи и настоящий герой. А то, что в обыденной жизни Вернер оказался рохлей и сейчас таскал позорные для своих лет лейтенантские нашивки, Мозера не удивляло. По его мнению, это как раз была характерная примета героя. Флаг-адъютант Мозер по-черному завидовал своему однокашнику, которого другой герой — Успенский — прямо с четвертого курса забрал в космос.
Мозер тяжело вздохнул, сунул руки в карманы и отправился по своим абсолютно не героическим делам. В этом заключалась разница между успешным и состоятельным Мозером и ободранным неудачником Вернером. Эндрю на каждом шагу подстерегала возможность блестяще проявить себя. Да, это было опасно для жизни, но как же красиво выглядело! И планка Сердца на рабочей куртке Вернера всегда будет волновать девичьи сердца. А все нашивки и галуны Мозера говорили только о респектабельности и добропорядочности, но никак не об умении выживать и спасать других, которое так ценят женщины.
Конечно, Мозер тоже неоднократно имел возможность красиво выступить. Но на другом поприще — штабном, которое здесь, наверху, считали делом особым, предназначенным для людей умных и дальновидных, только вот, увы, неспособных держать перегрузку и мгновенно принимать решения. Единственным в группе F «штабным», по-настоящему уважаемым боевыми офицерами, был контр-адмирал Задница, который по молодости отмочил такой подвиг, что не смог больше водить корабли.