Поняв, что от адвоката ничего вменяемого больше не добиться, судья устало махнул рукой. В зале снова раздался смех, и ударил он Эделин не хуже плети. “Прощай, Новый Свет”, - метнулось у нее в голове, прежде чем ее сознание вновь выморозило отчаянием. Дело было проиграно безнадежно.
Торжество Мари было отложено. Объявили перерыв.
- Прос… простите, - просипел Робеспьер, доставая из портфеля фляжку и открывая ее. До Эделин донесся тонкий запах каких-то трав. - Последнее время такой ветер…
Выглядел он жалко: судя по нездоровому румянцу на щеках, к нему подступала лихорадка, но это не вселило в душу Эделин жалости. “Чтоб ты сдох в мучениях, - подумала она, глядя на адвоката с презрением, - а перед этим тебе вырвали язык”. Робеспьер опрокинул в себя содержимое фляги и вновь закашлялся: судя по всему, снадобье было не из приятных, но Эделин не было до этого дела. Ей не было дела ни до чего. Хотелось уйти домой, не дожидаясь окончания заседания, залезть под одеяло и лежать, никого не видя и ничего не слыша. Может, если в мире есть какая-то справедливость, Эделин умрет. Просто уснет и не проснется, как должно происходить с каждым человеком, перед которым жизнь запирается на все замки.
- Мадам, - неожиданно заговорил Робеспьер почти нормальным голосом, - я вам обещаю, что…
- Заткнитесь, - бросила ему Эделин. - Просто заткнитесь.
Если бы у нее остались силы, она бы свернула адвокатишке шею. Благо это было делом несложным: голова Робеспьера и без того будто держалась на тоненькой ниточке - всего одно резкое движение, и Эделин будет отомщена, хотя бы на одну десятую часть…
Не подозревая о том, какие мысли бродят в голове клиентки, адвокат углубился в чтение бумаг. Несколько листов, покрытых ровными, убористыми строчками, выскользнули из его рук, и Эделин наклонилась и подобрала их.
- Что это? - без интереса спросила она. Робеспьер, что странно, не торопился забирать у нее бумаги.
- Моя заключительная речь. Если вам интересно, - тут он смущенно потупился, будто звал Эделин на свидание, - можете почитать.
Эделин покосилась на него, затем на исписанные листы: идеально ровные абзацы, ни единой помарки, буквы так и жмутся одна к другой, словно боятся не уместиться.
- Если бы мне это помогло, - сказала она и положила бумаги на стол. Робеспьер посмотрел на нее с таким видом, словно она только что нанесла ему смертельное оскорбление.
- Вы сгущаете краски, - проговорил он. - Мне дело не представляется настолько безнадежным…
- Так у вас было и похуже? - спросила Эделин скептически. Робеспьер не выказал ни малейшей растерянности - возможно, просто не понял иронии.
- Да, - ответил он. - Намного хуже.
“Лучший из худших, - вспомнила Эделин. - Неудивительно, что страна катится ко всем чертям”. Но мысли о будущем Франции не занимали ее - как бы то ни было, а собственное будущее молодой женщине казалось еще более безрадостным.
Тем временем перерыв кончился. Наступило время для последнего слова.
Прокурор говорил долго, но четко и по делу. Упирал на невыясненные, как ему казалось, обстоятельства смерти месье де Лежера, одиночество Мари (на этих словах по ярко накрашенным губам девицы пробежала чуть заметная улыбка), невероятной силы родственные чувства, связывающие дочь и отца. Зал ответил овациями, и Эделин искоса посмотрела на Робеспьера: тот казался невозмутимым, но глаза его довольно блестели, как у получившего ведро молока кота. И чем дольше говорил прокурор, тем сильнее становился этот блеск, и Эделин невольно поежился: было в нем что-то жутковатое, но она не могла понять, что.
Обвинитель закончил говорить, и наступила очередь Робеспьера. В звенящей тишине он отодвинул стул, поднялся и обратился к судье:
- Ваша честь, сейчас все мы слышали много слов, но ни одно из них не дает ответа на главный вопрос: на каком основании мадемуазель Мари де Лежер претендует на наследство своего покойного отца?
Зал, тронутый речью прокурора, невнятно заволновался, но Робеспьер не обратил на это внимания. Голос его был крепок, будто не было недавнего приступа.
- Вы говорите о том, что обстоятельства смерти месье де Лежера остаются непонятными. Я недоумеваю: месье де Лежер скончался месяц назад, но не было инициировано никакого расследования. Если вам казалась странной его внезапная смерть, почему вы обратили на это внимание лишь сейчас?
Эделин замерла. Замер и весь зал.
- Меж тем ничего необычного в его смерти нет, - безмятежно продолжал Робеспьер. - Я предоставил суду мнение врача на этот счет: он полностью исключает возможность насильственной смерти. Если вы хотите обвинить Эделин де Лежер в том, что…
- Врача можно купить! - крикнула Мари, теряя самообладание, и это была ее ошибка: доктор, добродушный и жизнелюбивый мужчина по фамилии Дидье, именем которого было подписано заключение, известен был всему городу как человек исключительной честности, и обвинение, брошенное в его сторону, заставило зал беспокойно и неприязненно зашептаться. Робеспьер, очевидно, понял не хуже Эделин, как подставилась девица, и холодно посмотрел на нее.
- Купить можно почти всех. Но я, - это слово он выделил еле уловимо, - сторонник исключительно законных методов ведения дел. И верю, что все присутствующие, в том числе и вы, мадам, поддерживают меня.
Раздувая ноздри от ярости, Мари замолчала. Адвокат продолжил, будто ничто не прерывало его.
- Перейдем к следующему…
Он говорил и говорил, а Эделин не верила, что слышит это. Все доводы прокурора, направленные на то, чтобы вызвать сочувствие, Робеспьер безжалостно разбил, разобрал по кусочкам и каждый из них радергал, как гнилое полотно по ниточкам. Судья, успевший задремать, слушал, развесив уши. Зал едва дышал.
- …поэтому претензии Мари де Лежер кажутся мне необоснованными, и голос справедливости, о котором так часто упоминал господин обвинитель, говорит мне, что мадам Эделин де Лежер имеет… имеет…
Он не договорил - побледнел смертельно и, тщетно попытавшись вдохнуть, рухнул ничком на пол. Поднялся ужасный шум.
- Врача! - закричала Эделин, приподнимая голову упавшего; как сидевшая ближе всез, она поспела к нему первой. - Скорее, зовите врача!
Робеспьер открыл глаза и мутно посмотрел на нее. Щеки его горели, как и лоб, и все тело источало лихорадочный, нездоровый жар.
- Не надо, - прошептал он чуть слышно, - я сейчас встану…
Но вместо этого лишь обмяк, лишившись сознания. Подбежал месье Дидье, по счастливой случайности оказавшийся среди зрителей. Ему хватило одного беглого взгляда, чтобы определить:
- Переутомление. Голодный обморок.
- Господи, - вырвалось у Эделин, хотя в бога она никогда не верила, а последний раз переступала порог церкви на похоронах мужа - там было не отвертеться. Робеспьера на руках вынесли из зала, а судья, поколебавшись немного, удалился принимать решение.
Как ни странно, обморок адвоката пришелся Эделин очень кстати. Зрители, еще недавно сочувственно вздыхавшие в сторону Мари, теперь не могли сдержать жалости по отношению к бедняге. Судья все не показывался, и это лишь распаляло волнение зала. Мари сидела бледная, с явным трудом удерживая на лице улыбку. Прокурор утирал платком вспотевший лоб. В воздухе метались невидимые искры, и вердикт судьи был сухим хворостом, на который им суждено было упасть. Но Эделин больше не боялась. “Лучших из худших, - подумала она. - Если это так, то у этой страны есть шанс”.