Уилбур Смит
Лучший из лучших
Моей жене, моей драгоценной Мохинисо, посвящается —
с любовью и благодарностью
за все волшебные годы нашей совместной жизни
© О. И. Василенко, перевод, 2010
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2020
Издательство АЗБУКА®
Он казался каплей солнца, хотя никогда не знал дневного света. Он зародился в невообразимой подземной глубине, в самом сердце Земли, где раскаленная магма кипит от жара, сравнимого лишь с тем, что царит на поверхности Солнца. Жуткое пекло выжгло все, остались лишь неизменные атомы углерода, которые от давления, способного стереть в пыль горы, прилегли друг к другу так плотно, как ни в каком другом природном веществе. Медленная подземная река раскаленной лавы вынесла крохотный пузырек жидкого углерода через слабинку в земной коре, и он почти достиг поверхности, когда поток лавы замедлил свое течение и наконец остановился.
За прошедшие с тех пор тысячелетия лава остыла, превратившись в крапчатый голубоватый камень из отдельных зерен, вплавленных в твердую основу. Это образование, никак не связанное с окружающими его породами, заполнило глубокий округлый колодец диаметром почти в милю, похожий на воронку, горлышко которой затерялось в неведомых глубинах планеты.
В остывающей лаве пузырек чистейшего углерода претерпел еще более чудесное превращение – затвердев, он стал восьмигранным кристаллом совершенной геометрической формы размером с завязь инжира. Адское пекло земного ядра выжгло все примеси, сделав его прозрачным и чистым, как лучи самого солнца. Подвергнутый немыслимому давлению, он так равномерно остыл, что внутри не образовалось ни трещинки, ни излома.
Он был само совершенство – холодный огонь, настолько белый, что при хорошем освещении казался ярко-голубым, – однако пламень спал беспробудным сном, запертый на многие века в полной темноте, и ни единый лучик света не проникал в его прозрачные глубины. Все эти миллионы лет до солнечного света было рукой подать – всего-то пара сотен футов, тончайшая пленка по сравнению с умопомрачительной бездной, откуда началось его путешествие на поверхность.
А теперь, за жалкие несколько лет из всех прошедших тысячелетий, слой земли над ним неутомимо откалывали по кусочкам, снимали слоями и разрубали на части слабосильные, но настырные существа, копошившиеся в земле, словно муравьи.
Предки этих созданий еще не возникли на планете, когда чистейший кристалл принял свою нынешнюю форму, однако сейчас их металлические орудия каждый день сотрясали давно уснувшие камни; с каждым днем колебания становились все сильнее, а толщина слоя земли, укрывавшего кристалл, сократилась с двухсот футов до ста, потом до пятидесяти, затем до десяти, до двух – и вот всего лишь несколько дюймов отделяют его от ослепительного солнечного света, который наконец зажжет дремлющий в нем огонь.
Майор Моррис Зуга Баллантайн стоял возле тросового подъемника на краю пропасти, которая когда-то была холмом, выступавшим над плоской и безжизненной равниной Африканского континента.
Даже в нестерпимую жару Баллантайн закрывал шею шелковым платком, кончик которого торчал из застегнутой на все пуговицы фланелевой рубашки. Рубашку недавно выстирали и старательно выгладили, но никакая стирка не могла вытравить из насквозь пропитанной пылью ткани красноватый оттенок африканской почвы, которая становилась красной, словно сырое мясо, там, где в нее врезались обшитые железом колеса фургонов или лопаты землекопов. Ободранная горячими суховеями, почва поднималась в воздух густым облаком коралловой пыли, а от ливневых дождей стекала тягучими потоками кровавой грязи.
На карьере пыль окрашивала в охряно-красный цвет все и вся: шерсть собак и вьючных животных, одежду людей, волосы и кожу рук, равно как и хижины-развалюхи из гофрированного железа.
Лишь в зияющем провале, над которым стоял Зуга, красный уступал место желтизне дроздовой грудки. Почти идеально круглая, шириной чуть не в милю яма достигала местами двухсот футов глубины. Работавшие на дне люди казались крохотными насекомыми вроде паучков – только паучкам под силу сплести такую обширную сеть, что поблескивала серебристым облачком над всем карьером.
Задержавшись на минуту, Зуга снял широкополую шляпу – заостренная тулья потемнела, пропитанная потом и охряной пылью. Майор аккуратно промокнул испарину с гладкой и менее загорелой кожи ниже линии волос и брезгливо поморщился при виде мокрого алого пятна на шелковом платке.