— Ты плачешь? — услышала я шепот Зирфы.
Я посмотрела на неё. По её смуглому личику катились слёзы. Серебряная сирена тоже плакала, глядя на Лонго. Он сидел, откинувшись на спинку кресла. Когда она смолкла, он усмехнулся и отвёл взгляд. Она подлетела к столику. Зирфа вскочила и бросилась обнимать её.
— Это было чудесно, Сапфира! Ты настоящая весталка!
— А ты как думаешь, Лонго? — глубоким голосом спросила она.
— Весталки не поют в ресторанах, Сапфира, — покачал головой он.
— Ты не меняешься, майор, — пожала плечами она. — Потанцуйте, дети, порадуйте старую колдунью, а я вам спою.
Она соскочила с площадки и унеслась прочь. Издали послышалась горячая мелодия ормийского танца. Лонго посмотрел на меня.
— Иди, — улыбнулась я.
— Ты не возражаешь? — спросил он у Нордони.
— Господи! Он ещё спрашивает!
Лонго подхватил Зирфу, и они вдвоем спрыгнули с площадки в звенящую звёздами ночь. Огненный танец закружил их, и яркие лучи хороводом понеслись вокруг.
Я смотрела на Лонго, мне нравилось на него смотреть. Каждое его движение было полно силы, огня и страсти. Он был в этот момент воплощением молодости и красоты своей далекой зелёной планеты, где начинают любить с пелёнок и прекращают лишь в смертный час, где женщины считают, что шрамы украшают мужчину, а мужчины, когда любят, не думают о других женщинах.
— Я завидую им, — неожиданно услышала я голос Нордони.- Мы вечно откладываем жизнь на «после работы», боимся потерять голову и превращаемся в холодную, думающую расу, напичканную условностями и порабощённую ложным чувством долга.
— О чём вы? — удивилась я.
Он задумчиво посмотрел на меня и улыбнулся.
— Это я так… Просто мысли вслух. Они живут как дети, не думая о том, что ждёт их завтра, и они счастливы.
— А вы?
— Почти всегда, — кивнул он.
— Почти?
— Когда не думаюо том, что будет.
— А что будет?
Он пожал плечами.
— Через десять лет она начнёт стареть, а через сорок-пятьдесят умрёт. И я опять останусь один.
— Не думайте об этом. Никогда.
Я обернулась и посмотрела на Лонго. Подумать, что с ним будет через…
— Я надеюсь только на то, что им тоже удастся разработать вживляемые регенерационные системы, — снова заговорил Нордони.
— Да, это было бы прекрасно.
— Не слышу оптимизма.
— На свете нет ничего вечного, Джулиано. И вечной любви тоже нет. Как это ни печально. Человек не создан для вечности, потому что вечность неподвижна, она мертва.
— Не могу согласиться, — возразил он. — Разве плохо, когда двое вечно любят друг друга, вечно молоды, вечно счастливы?
— Вы не представляете себе, что это такое. Представьте: счастливая пара, остановившаяся на возрасте двадцати пяти лет. Они живут, растят детей, дети вырастают и тоже «застывают» в том же возрасте. Отец выглядит ровесником детей. Все вокруг молоды, энергичны и жизнерадостны. Год, два, три… И в один прекрасный момент вдруг начинает казаться, что жизнь остановилась. Она не застыла, но пробуксовывает на месте. Ничего не меняется. Сплошное счастье, сплошная радость. Это ужасно.
— Вы против бессмертия?
— Когда я буду против, я засуну голову под кузнечный пресс. Я против вечности и неизменности.И против откладывания жизни на «после работы».
Музыка смолкла. Лонго и Зирфа вернулись к нам, а из темноты снова выплыла извивающаяся фигура Сапфиры. Она запела, но больше уже не приближалась к нам, и мы очень скоро забыли о ней. Разговор за столом оживился, хотя мне трудно припомнить, о чём шла речь. Что-то много и быстро говорила Зирфа, Нордони очень темпераментно то ли поддерживал, то ли возражал, Лонго бросал время от времени энергичные фразы. Неожиданно Джулиано обернулся назад.