— Ну, ты даёшь! — рассмеялась я. — Ещё мало!
— По каким параметрам я недотягиваю до горца? — он сверлил меня горящим взглядом чёрных глаз.
— По упрямству явно дотягиваешь, — усмехнулась я. — Ладно, сейчас посмотрим. Так я и думала: снижена эмоциональная возбудимость, пошла на убыль ригидность…
— Что?
— Пластичнее становишься, дружок. Например, выдерживаешь купание в бассейне, когда тянет в лужу. Повышенная конвенциальность… пардон, социальная адаптированность. Нет, ты месяц от месяца приближаешься к идеалу. Лопатки не чешутся?
— Нет, до ангела пока не дорос, — наконец, улыбнулся он.
— Слава Звёздам, — вздохнула я. — Кстати, чувство юмора у тебя тоже выше, чем у твоих земляков.
— У горцев нормальное чувство юмора!
— Для горцев — без сомнения. Но вот повышенная активность, быстрота реакции, спонтанность в социальных контактах, решительность, заниженное чувство самосохранения и ориентация на глобальные цели — это всё уже чисто ормийские достоинства и они у тебя на уровне, соответствующем горцу. Торсум тебя надул. Ты ормийский горец, в этом я не ошиблась, и мне ещё рано уходить на покой.
— Что там ещё?
— Это уже любопытство, Лонго, черта, свойственная горным козлам, а не людям.
— Скажи лучше сразу, что твои познания в этом деле истощились, — рассмеялся он.
— Нет, — возразила я. — Кое-что я вижу и понимаю. Ты как всякий мужчина очень демократичен в свободной любви и жутко деспотичен в браке. Женщина играет в твоей жизни две роли: боевая подруга и жена. Воспринимаешь ты это настолько по-разному, что я согласна всю жизнь быть твоей боевой подругой, но никогда бы не вышла за тебя замуж.
— Всё это вполне сообразуется с нашими обычаями, — пожал плечами Лонго. — Боевая подруга сопровождала мужчину на войне и во всём была равна с ним, но её могли убить. А жена оставалась дома и почти ничем не рисковала. Между прочим, большая часть женщин всё-таки предпочитала сидеть взаперти у диктатора-мужа.
— Я, видимо, принадлежу к меньшей части, — усмехнулась я.
Неожиданно я уловила за спиной какое-то движение. Быстро обернувшись, я увидела, как из угла выплывает туманный шар видеотектора.
— Это ещё что? — пробормотала я, а Лонго, недолго думая включил обратную связь. В шаре появился лейтенант Нордони.
— Это ты, Лонго? — спросил он, печально глядя на него. — Давайте быстро сматывайтесь оттуда. Через семь минут там будет усиленный наряд из моего участка.
— Спасибо, Джули, — проговорил Лонго, вскакивая.
— Не за что, — пробормотал тот и вдруг раздраженно воскликнул: — И вывинти ты в своём «Олити» этот чёртов маяк! Не все испытывают к тебе такую отцовскую нежность, как я!
Лонго был уже на пороге.
— Джулиано, — проговорила я, выключая компьютер, — мы оставляем здесь клубковую дискету с ментограммами Лонго. Сберегите её.
— О’кей, — вздохнул он.
Мы выскочили обратно во внутренний дворик, сели в кресла флаера. Лонго достал из-за сидения «Поларис» и ударил прикладом по небольшой планшетке в левом верхнем углу пульта.
— Вывинчивать ещё его, предателя… — пробормотал он, заводя двигатель.
Флаер быстро набрал высоту и полетел над тёмным городом туда, где дома становились всё ниже и ниже и, наконец, последние лачуги из ящиков и разбитых автомобилей остались позади. Внизу чернели старые низкие горы с расколовшимися, осыпавшимися вершинами и бездонные пропасти между ними. Примерно через полчаса «Олити» пошёл на снижение и осторожно приземлился на наклонной площадке, со всех сторон окружённой отвесными стенами, в нескольких местах разрезанных трещинами пещер.
IV
Бледная заря вставала над изломанными вершинами гор. Небо становилось серым и потихоньку светлело. Вокруг стояла такая тишина, что без труда можно было услышать медленные усталые удары собственного сердца.
«Олити», накренившись, стоял на каменной наклонной площадке, поблескивая закрытым куполом кабины. Его фары светили вполнакала, выхватывая из предутренних сумерек небольшой каменный круг и часть скальной стены. В нескольких шагах от флаера расположился Лонго. Опустившись на одно колено, он разбирал и чистил свой «Поларис», спокойно и деловито, словно утром ему предстояло идти в бой, и до того буднично, что мне было немного не по себе.
— Не спишь? — спросил он, не поднимая глаз.
— В пещере холодно, — ответила я первое, что пришло на ум.
— Ещё бы, — улыбнулся он, — с такой ледяной кровью можно замёрзнуть и в тропиках. Даже, пожалуй, в аду.