— Что?
— Говорят, — залепетала она, — люди они такие. Вы только не обижайтесь, леди Селия, я больше не буду повторять их враки.
— Нет-нет, Кетти. Все хорошо. Можешь установить ширмы и идти отдыхать до выступления. Только не забудь — в этом зале ты должна быть за пятнадцать минут до полуночи.
Девушка опустила взор и принялась раздвигать ширмы. Я же отвернулась от нее и украдкой промокнула слезу в уголке глаза. Кетти за моей спиной что-то покаянно шептала, но я ее больше не слушала. Перед моим взором, как наяву, встала картина из далекого прошлого. То, что случилось долгих десять лет назад.
— Птаха, — Вильгельм выглядел удивительно серьезным, — а правда, что ты своим пением можешь разбить хрусталь?
Я даже пригляделась — шутит или нет. Но разве по нему поймешь? Лицо серьезное, глаза улыбаются, губы… Господи, почему у него такие красивые губы?
Я спросила осторожно:
— С чего ты взял?
Вильгельм неопределенно пожал плечами.
— Говорят.
Я слегка опешила.
— Вилл, ты же взрослый человек, как можно верить всяким глупостям?
— Почему сразу глупостям?
Он сгреб меня в охапку и оторвал от земли. Губы его, жадные, горячие, нетерпеливые, пробежались по моей щеке и остановились в уголке рта.
Я пристукнула от возмущения кулаками по широченной груди, по этой ослепительно-белой рубашке. Вот же медведь здоровый! Все ему нипочем.
А жаркие губы настойчиво продолжали свой путь. Они словно невзначай скользнули по подбородку и спустились ниже.
— Вильгельм! — мне пришлось повысить голос. — Ты что творишь! Вдруг кто зайдет?
— Пусть! Пусть заходят! Пусть все знают, как я тебя люблю!
— Виль…
Я булькнула и замолкла. Теперь и мои губы оказались заняты совсем другим куда более приятным делом. И это продолжалось безумно долго.
— Вильгельм… — выдохнула я, когда он оставил меня в покое. — Поставь сейчас же на место!
— Как скажешь, Птаха.
Этот медведь, этот бессовестный громила опустил меня на пол так бережно и нежно, что тут же был прощен.
— Так что там с хрусталем? — спросил он, как ни в чем не бывало.
Какой там хрусталь? Щеки мои горели огнем. Губы пекло. Сердце билось часто-часто, как птаха в клетке. Ну Вилл, ну поганец! Я обернулась к зеркалу и выдохнула с облегчением — хоть прическу не испортил медведь эдакий.
— Птаха? — напомнил он.
Я отошла на пару шагов, туда, где меня уже точно не смогут достать и покачала головой.
— Чушь! Полная ерунда!
— А жаль.
Вильгельм вел себя так, словно не было этих жарких минут. Он облокотился о камин, подпер кулаком щеку и протянул:
— Представляешь, какой бы ты произвела фуррор?
Вид у него сделался совершенно мечтательный. Свободный рукой он обвел пространство перед собой.
— Как сейчас вижу. Выходишь ты на сцену, садишься за рояль и начинаешь петь. А вокруг везде разлетается на осколки хрусталь!
Он глянул на меня вопросительно.
— Как тебе?
Я в ответ наморщила нос. И примирительно произнесла:
— Это невозможно! Так не умеет никто.
— А если не весь? — Он поднял вверх один палец. — Если только один единственный жалкий фужерчик? Тоже не можешь?
Я решительно покачала головой.
— Да? Жаль.
Вилл основательно задумался. Я смотрела на него и думала, почему этот красавец выбрал именно меня? За что небеса так милостивы ко мне? Чем придется заплатить за эту любовь? Здесь Вильгельм вдруг встрепенулся и просиял.
— Я знаю, как это устроить. У меня есть отличная идея!
Затею с бокалом мы не успели провернуть. Вильгельм обещал на следующий день сходить к артефактору. Выполнил обещание или нет, я так и не узнала.
А через день все газеты написали о помолвке лорда Вильгельма Ратье с этой…
Я невольно поморщилась. Даже сейчас, по прошествии десяти лет, мне не хотелось вспоминать ее имя. Преимущество этой дряни было неоспоримо — в ней текла графская кровь.
А я? А кто я? Всего лишь безродная певичка. Пыль под ногами местной знати. Птаха, чей голос приятно слушать по вечерам. Та, о ком можно забыть без угрызений совести.
Пальцы мои нервно скомкали кружево манжета. Нет уж! Больше я не совершу такой глупости! Я вольная птица и точка. А любовь… пусть он свою лживую любовь дарит другим дурочкам. Я же за десять лет поумнела. И нет во мне места сентиментальным иллюзиям.
Прошло. Переболело. Закончилось.
Мысли мои были насквозь лживыми. Я прекрасно понимала, что вру сама себе. Ничего не переболело. Ничего не закончилось. В моем сердце все еще бушевала эта чертова любовь. Бесконечная, как мерзкая заноза, что саднила и мешала мне жить.
— Леди Селия, я могу идти? Я уже все сделала.
Кетти смотрела на меня сквозь щель в ширме. Я словно очнулась.
— Да-да, спасибо, ты свободна. Жду тебя здесь перед полуночью.
Девушка кивнула и плотно задвинула бутафорскую перегородку. А я вернулась за рояль. Воспоминания о Вильгельме разбередили мне сердце. Пальцы сами открыли крышку и побежали по клавишам. Я почти не слышала мелодии, все еще была в прошлом. Минуло десять лет, а я никак не могла оставить в покое те самые счастливые воспоминания моей жизни. Никак не могла забыть предательство.
Глава 4
Мой выход
Полночь подкралась бесшумно, на мягких лапах, как дикая кошка. Черная-черная, с желтыми звездами глаз.
Я последний раз глянула в зеркало, поправила на груди бесценное колье и осталась довольна. Поцелуй январских звезд был мне к лицу. В голове мелькнула алчная мыслишка, что совсем не хочется с ним расставаться, даже тогда, когда исполнится заветное желание.
В синем бездонном камне сверкнула магическая искра. Сердито, строго. Я невольно испугалась, что артефакт сумеет прочитать мои мысли, и постаралась прогнать крамолу прочь из головы.
Кетти тихонько постучалась в двери.
— Леди Селия, мы идем?
— Идем, — отозвалась я и подхватила со столика ноты.
Дверь приоткрылась, внутрь просунулась любопытная мордашка служанки, да так и замерла, приоткрыв рот.
— Отомри, — рассмеялась я.
Девушка моргнула:
— Леди Селия, — сказала она восторженно, — какая вы красивая! И платье у вас такое…
Кетти не нашла слов, что выразить свои чувства. Я знала, что она ничуть не лукавила. Платье мое на самом деле было бесподобным. Синий шелк переливался мириадами серебряных искр. Они вспыхивали и таяли, отчего казалось, что платье соткано из настоящего кусочка неба.
Белое кружево, шитое серебром, прекрасно оттеняло бесконечную синь.
Служанка поспешно отошла в сторону, освобождая мне дорогу. Я вручила ей ноты и двинулась вперед.
В зал мы вошли с боем часов сквозь дверь, ведущую прямо на сцену.
В комнате царил полумрак. Точнее, не совсем так. В той части, где сидела публика, мрак был полнейшим. Даже камин кто-то успел погасить. Над сценой освещение осталось приглушенным, нежным. Но я не сомневалась — едва откроется ширма, как меня зальет золотистый мягкий свет.
Сработают снежные камни.
Я опустилась за рояль, открыла ноты, легко пробежалась по клавишам и сделала Кетти знак. Девушка не подвела. Она проворно собрала обе ширмы и тихо уселась у стеночки на табурет.
Пальцы мои нажали нужные клавиши, прозвучал сигнал для начала магического шоу. И сверху, из-под потолка, крупными белыми хлопьями повалил снег.
Он падал на сцену, на рояль, мне на пальцы, на обнаженные плечи. Падал исчезал, осыпаясь серебряной пылью. Я знала, как это выглядит со стороны. Я слышала тихий вздох моей помощницы.
Но даже не повернула головы в сторону зрителей. Потому что пришло время еще большей магии. Начиналось волшебство песни. И я подарила всем это волшебство:
Я, словно бабочка, к огню*
Стремилась так неодолимо