И это ему нравилось. Сводило с ума все: и руки, растиравшие кожу, и пальцы, еще недавно сжимавшие соски, и горячие губы, и язык, рисовавший на его животе какие-то немыслимые завитушки. Он уже сам хотел подчиниться, даже полностью принадлежать Михаилу.
Тот, в свою очередь, конечно же, все видел и чувствовал. Более того, сдержаться и ему самому становилось все тяжелее и тяжелее — особенно когда Петр несколько раз как бы случайно задевал ствол его уже давно набухшего члена.
Это был предел. Проглотив стон, Михаил с трудом удержался от того, чтобы не кончить раньше времени.
— Я победил? — Облизнувшись, Петербург улыбнулся.
— Еще нет. — Опустив руки на бедра партнера, Москва стал растирать их в подготовке. К счастью для Петра, длилось это недолго — начинало сказываться возбуждение самого князя, и потому уже через несколько минут пальцы Михаила уже легли на его заветное отверстие.
— Да сколько… Можно…
Не терпя больше, Москва, введя сначала один палец, затем второй, сразу же третий, начал двигать рукой, тщательно растягивая партнера перед проникновением.
— Прекра-а-ати… Мне это не… Не нужно… — Чуть ли не задыхаясь от наслаждения, прошептал Петр. — Я не узкий… — От нескольких особо резких толчков Император рвано застонал, прерывая свою речь. — У меня уже все было…
— Я вижу, но, все равно, потерпи еще немного, хорошо?..
— Давай уже член… А то я не выдержу…
— Еще чуть-чуть…
Петербург так и не успел понять, когда именно рука заменилась тем самым нужным ему органом. Зато он четко запомнил момент, когда его накрыло теплым, но колким удовольствием даже несмотря на то, что Москва с самого начала стал входить довольно резко и глубоко.
— Наконец… То…
Михаил не ответил: немного приподняв бедра Петра над кроватью, он лишь начал ускоряться, постепенно приходя к весьма быстрому для них обоих темпе. Он держал Петербурга крепко, впиваясь в его кожу своими пальцами, словно боясь потерять такое желанное стонущее под ним тело. На этих местах наверняка потом останутся синяки, но разве кому-то в тот момент было до этого дело?..
Толчок. Еще толчок. Еще и еще — Михаил сорвался на рык, затем на стон, и их общие звуки слились в один. На мгновение придя в себя, Петербург с упоением вслушался в него, а затем кратко улыбнулся. Несомненно, он похвалит за это своего подданного позже, когда вернется к нормальной жизни, а пока…
А пока в роли подчиненного был именно он, и, более того, он уже был готов делать все, что предложит ему Москва в этот вечер и эту ночь.
И пока что он, прикрыв глаза, двигался навстречу проникающему в него члену, подставлялся под ласки рук и губ, выгибался и просто принадлежал Михаилу даже больше, чем целиком и полностью.
И, когда дыхание Москвы вновь обожгло ухо Петербурга, и князь, прошептав ему, что уже готов, опустил свою руку на член самого Императора, тот, все еще будучи захваченным удовольствием, не обратил на это никакого внимания. Заметив это, Михаил решил не останавливаться: он также начал надрачивать и Петру, будто доводя его до своего же уровня. И, когда сдержаться уже было нельзя, и наслаждение накрыло обоих, несколько резких движений разрешили все.
Петербург все еще дрожал от нахлынувшего оргазма, когда Москва, выйдя из него, лег рядом и заключил Петра в свои объятия. Прижавшись к нему, Петр постепенно приходил в себя. Его смущение теперь проявлялось не столько в краске, заливавшей лицо, сколько в том, что Император спрятал его на груди Михаила, будто не жалея смотреть никуда и не на кого.
— Как ты?.. — Немного взволнованно прошептал князь, погладив партнера по плечу и руке, а затем плавно спустившись к бедру.
— Прекрасно. Нет, серьезно, я… Мне… — За неимением других более-менее подходивших слов, Петербург вспомнил то, которое он знал еще с самой юности, но ныне употреблял отнюдь не часто. — Охуенно.
— Ваше Императорское Величество, Вы выражаетесь не по статусу. — Улыбнулся Москва, отметив про себя, что раньше при нем Петр таких слов не использовал.
Императору же становилось только хуже: посмотреть в глаза Михаила и, возможно, поцеловать его хотелось очень и очень, но стыд полностью приковал его взгляд к одной точке, а потому город на Неве даже не шевелился, намереваясь заснуть как можно быстрее.
Он молчал. Завтра утром он придет в себя окончательно, а также придумает, что ему делать дальше.
Но одно он начал понимать уже сейчас: вся копившаяся в нем в последние годы привязанность к Москве, наконец-то начала обретать конкретную форму.
Форму чувства.
И теперь он мог ощущать его во всех тонкостях, во всех деталях, во всех смыслах. Оно поднимало его над облаками и заставляло чувствовать себя чуть ли не самым счастливым олицетворением на всей планете.
Окрыленный и уставший, он вскоре, как и хотел, мирно заснул в объятиях Москвы с твердой уверенностью полностью разобраться в их отношениях утром.
17 (28) мая 1903 года, г. Санкт-Петербург, гостиница «Англия». 11:00.
Проснулся Петербург ближе к обеду. Вообще, поспать он любил, но удавалось это ему, несмотря на свой высокий статус, довольно редко. Хотя, точнее было бы сказать, что из-за него он и не позволял себе лишнего отдыха. Особенно это замечалось в последние, не самые спокойные, годы. Петр даже выработал некоторую привычку вставать по будням примерно в одно и то же время, и довольно рано, чем, в общем-то, однажды и удивил всех домочадцев. Но сейчас, в это утро, он позволил себе поспать подольше потому, что просто очень устал. Его внутренние часы сбились из-за прошлой ночи: он не помнил, когда еще ему было так хорошо с кем-либо, но также он и не припоминал, чувствовал ли он когда-то еще себя настолько разбитым, настолько выжатым, что даже встать с кровати сейчас было для него, по сути, маленькой победой.
Москвы рядом не было. В другой ситуации Петр бы счел себя огорченным, если бы не факт того, что произошло между ними несколько часов назад. На мгновение в душу Петра закралось сомнение: а точно ли он был с Москвой прошлой ночью? Но синяки на бедрах, гостиничный номер вместо своих покоев, а также записка на прикроватной тумбочке от Михаила окончательно убедили его в обратном.
Тело болело. Это было скорее с непривычки, ведь Петербург уже долго не позволял себе чего-то настолько качественного и долгого в постели. Да и не было уже давно рядом никого, способного его завести настолько, что ему будет плевать аж на собственное положение в обществе, что сам он будет столь грязно стонать и выгибаться под кем-то.
Поэтому Император, проснувшись, еще довольно долго собирался с силами, чтобы встать. Он думал о прошлой ночи, о Москве, о том, как ему теперь вести с ним — в целом обо всем сразу. Это было то самое состояние, когда одна мысль в голове сменяет другую по типу ассоциации — цепочка из них будто выстраивается сама по себе, и привести ее к более-менее логическому концу становится не таким уж легким делом.