— Нет-нет, — поспешил я успокоить ее, чувствуя, что перегнул палку в своих мрачных предположениях.
— Наконец, в-четвертых, не могу же я оставаться безработной. Через месяц-два ты мне сам напомнишь об этом…
— Ладно, Алина, не обижайся. А насчет того, чтобы быть в форме… Знаешь, гимнасткам перед ответственным выступлением рекомендуют этот самый контакт… Отличное самочувствие, прилив сил и в таком же духе.
— Хорошо, договорились. Эд, о таком самце, как ты, мечтают, наверное, все киевлянки!
— Твоими устами глаголет истина, — без ложной скромности согласился я.
И тут проснулся мой «мобильник». Узнав Зою, я тут же отправился в гостиную.
— Побеседовал? Удачно? — спросила Зоя.
— Даже не представляешь себе, насколько. Малышка, я перед тобой в долгу.
— Не преувеличивай, Эд! — сердито отмахнулась она и тут же ядовито добавила: — Кланяйся сестренке! Привет!
— Послушай… — пробормотал я, но оправдания не понадобились — короткие звонки в них совсем не нуждаются.
Я вернулся к Алине и опять поразился, насколько обостренным чутьем наградил женщин Господь — что-то в моей подружке изменилось, хоть она ничем не постаралась выдать себя.
— Жена приятеля, который еще обливается потом в Либерии, — соврал я. — Спрашивала, не звонил ли он. Давно, говорит, писем не получала.
Алина кивнула, но я ни капельки не засомневался в том, что мне она тоже ни на капельку не поверила.
Любили мы друг друга на сей раз яростно, но коротко. Я не забыл, что завтра у Алины очень ответственный день.
Глава V
Надо отдать должное — Блынский в иконах разбирался великолепно. Даже не ожидал, что его «экспертиза» окажется столь непродолжительной. Правда, пока Морис Вениаминович разглядывал «Спаса» и «Одигитрию», все остальное в мире для него перестало существовать, а сам он напоминал охотничьего пса, который к чему-то принюхивается или прислушивается. Полная неподвижность — как у живой статуи!
— И та, и другая — работы истинных мастеров. Скорей всего, из Западной Украины. Редкие, весьма редкие вещи! — Блынский поднес к губам высокий стакан с апельсиновым соком, но отхлебнуть передумал.
Я же пригубил в общем-то дрянной, несмотря на цену, кофе и, стараясь, чтобы в голосе прозвучали озабоченные нотки, спросил:
— Значит, не подделка?
— Что вы! Не только не подделка, а даже не список. Уверен, что эти иконы существуют в единственном экземпляре.
Мне понравилось, что Блынский говорит правду. Впрочем, покупать иконы он у меня не собирался. И еще мне стало ясно, что владелец «Сальвадора» видит эти редкости впервые. Значит, густой слой пыли, покрывающий бумагу, в которую они были завернуты и примеченный мною еще в дядиной квартире, меня не обманул. Если не ошибаюсь, Морис Вениаминович в гостях у Радецкого никогда не был. Будь иначе, Модест Павлович не удержался бы, точно похвастался бы раритетами перед человеком, который не хуже него самого разбирается в иконописи.
— Быстро, однако, вы определили, что «Спас» с «Одигитрией» действительно уникальны, — искренне похвалил я Блынского. — Мне, если честно, представлялось, что вы их чуть не под лупой будете рассматривать.
Жесткие глаза Мориса Вениаминовича смягчились: мой комплимент явно пролил бальзам на его душу искусствоведа — уж не знаю, стихийного или профессионального.
Я был рад, что мы сидели в маленьком, но чрезвычайно дорогом и, наверное, потому совершенно пустом кафе на Подоле. Что может быть лучше, когда никто не мешает и ничто не отвлекает?
— Опыт, Артур, чутье… Опять же, сакральным искусством я начал интересоваться едва ли не с младых ногтей. Году, наверное, в семьдесят шестом посмотрел «Андрея Рублева» — фильм меня, отрока, потряс! И надо же, сосед по лестничной клетке, профессор лингвистики, оказался страстным коллекционером живописи. Его собрание насчитывало до сотни «досок». Простите, что употребляю столь мерзкое слово, — он будто почувствовал мое внутренне неудовольствие, — просто в некоторых кругах в ходу именно оно… Так вот, по поводу каждой своей иконы профессор считал необходимым прочесть мне целую лекцию. А я его слушал, открыв рот…
— Ну, теперь понимаю, почему вы стали непревзойденным знатоком иконописи. Но, повторю, эта ваша способность моментально оценить шедевры меня ошеломила. Правда, — я кивнул в сторону «Спаса» и «Одигитрии», уже обернутых в непроницаемый целлофан и прислоненных к стене, — вы их не датировали, сие, видимо, с наскоку не делается…
— Экзаменуете? — усмехнулся Блынский. — Извольте: «Спас» — это четырнадцатый век, а «Одигитрия», полагаю, семнадцатый.