— «Модный» — значит, «признанный», — в свою очередь позволил себе не согласиться с Покамистовым я. — К бездарному портретисту очередь не выстроится. Модными были Рембрандт и Тропинин, Рубенс и Боровиковский, Веласкес и Репин. А сейчас модны Шилов в Москве и Покамистов в Киеве.
— Ну, уговорил, — засмеялся Платон Платонович и вдруг заговорщицки наклонился ко мне так близко, что пламя его медной бороды летуче прошлось по моей щеке. Мне даже показалось, что от этой огненной растительности кожа на лице загорячела. — Эд, кофейку?
— А может, коньячку? Я с собой принес.
— Ты похож на змея-искусителя, — раздумчиво произнес Покамистов. — Хорошо, с тобой, именно с тобой, то есть в виде исключения выпью кофе с коньяком. Я, чтоб ты знал, со спиртным завязал не потому, что стал законченным алкоголиком, вовсе нет! Остановиться я умел всегда, и рассудок, тем более профессию, не пропивал никогда. Просто однажды меня осенило: неприятностей от водки больше, чем пользы. Опять-таки, прислушался к покойной Рите: она не переносила моего бражничанья. А какой у тебя коньяк, Эд?
— Армянский. Не бойтесь — не пальё. В фирменном магазине купил.
Пока Платон Платонович колдовал над туркой, я разглядывал портреты — законченные и не очень. Что ж, кистью хозяин владел мастерски и, что немаловажно, умел заглянуть в душу человеку — по крайней мере, обо всех, кого запечатлел холст, можно составить представление. Этот надменен, как екатерининский вельможа, тот чрезвычайно самодоволен — ясно, что выбился из грязи в князи, у третьего — глаза человека, который умеет проходить сухим между капельками дождя.
В мастерской распространился такой умопомрачительный запах, что догадаться, отчего человечество потеряло голову от кофе, никакого труда не составляло. Я вспомнил Уласевича — Платон Платонович вполне мог составить ему конкуренцию в искусстве заваривать этот божественный напиток.
— Я бы с вами дружил только из-за кофе. И как только вы его готовите? Поделитесь секретом, а? — вполне искренне попросил я.
— Только перед смертью, Эд, — отшутился портретист.
— Тогда мне придется ждать долго. Но я не опечален. Ради вас я готов потерпеть!
— Спасибо, Эд. Кстати, варить кофе меня научил один крымский татарин. До депортации он жил в Феодосии. Знаменитый был кафеджи. Признавал кофе, приготовленное на живом огне. Представляешь, каким бы этот кофе был, если у меня сейчас полыхали тутовые дровишки? Знаешь что, Эд, — на лице Покамистова появилось выражение отчаянной решимости, — плесни-ка мне коньячку не в кофе, а в рюмочку! Иногда все-таки стоит сделать себе послабление.
Мне, чего греха таить, понравилась эта его решимость. Втайне я лелеял надежду, что этот голубоглазый бородач разговорится больше обычного, а спиртное, как известно, развязывает языки.
Коньяк был выпит с видимым наслаждением и в буквальном смысле под кофе — закуска отсутствовала.
— Платон Платонович, если не секрет — сколько берете за портрет?
— По-разному, Эд. Но меньше двух тысяч не бывает. Зависит от многого. От размера, например, холста, одиночный это или групповой портрет, сложное у человека лицо или стандартное, сроков, в которые надо уложиться, наконец, от того, насколько у желающего себя увековечить пухлый кошелек. Пишу я, как ты приметил, исключительно маслом. А что?
— Один состоятельный господин желает заказать маститому художнику свой портрет.
— И что он из себя представляет?
— Генеральный директор, или президент, какой-то крупной фармацевтической фирмы. Очень такой нехилый бизнесмен. Денежки у него водятся хорошие.
— Эд, у тебя такие друзья! Современные Саввы Морозовы или братья Терещенко? — изумился Покамистов, разглядывая меня так, будто я предстал перед ним в каком-то новом свете.
— Ошибаетесь! Моя подружка состоит при этом Крезе референтом, только и всего, — поспешил я разочаровать Покамистова.
— Ну, я, в принципе, согласен. Правда, освобожусь от прежних заказов только через месяц. Вот тогда — милости прошу, пусть твой нувориш приходит и докладывает, какую именно парсуну желает иметь. Но возьму с него не меньше, как уже говорил, двух тысяч. Цена в сторону увеличения — да, возможна. Мне же надо посмотреть, кого я буду писать.
— Понял, Платон Платонович, — вырвалось у меня чисто по-военному.
— Эд, а подружка у тебя, небось, смазливенькая? Ну, не сомневаюсь, что это действительно так. Если ты похож на Модеста и в этом — кстати, глаза и подбородок у вас один к одному, то вкус у тебя должен быть хороший. У Модика все бабы, с которыми он крутил, были как на подбор. Погоди, что-то я еще хотел сказать… Но что именно?