— Я, Эд, сегодня как белка в колесе, — пожаловался весело Георгий Викторович. — Встретился с одним искусствоведом, который закончил монографию, посвященную, представь на минуточку, моему скромному творчеству. Утрясли с ним кое-какие детали. Потом наведался в наш Союз. Дальше — Дом художника, в мае там откроется выставка киевских художников. Наконец, имел аудиенцию у настоятеля монастыря. Не ожидал, что отец Илларион окажется сегодня таким словоохотливым — обычно он весьма сдержан. Однако владыку можно понять. Он просит отреставрировать для обители три иконы восемнадцатого века, кои до революции составляли ее славу, одна даже была объявлена чудотворной, а при Совдепии куда-то исчезли. Думали, что пропали безвозвратно, ан нет, ныне чудесным образом объявились. Одну нашли аж в Чехии, две других — в черниговских, так сказать, лесах. Какой-то там городок, какое-то село. В общем, я дал игумену добро. Мне всегда нравилось возвращать первозданный вид старинным иконам. Ну, а потом Илларион пригласил в трапезную.
— Отведать карпов из монастырских прудов?
— Ты угадал, Эд, — захохотал Уласевич. — Только они, по-моему, с рынка.
Я выждал, когда Георгий Викторович перейдет к тому, главному, ради чего потревожил меня вчерашним телефонным звонком. Он, наверное, понял мое состояние — подошел к настежь открытому окну, вдохнул полной грудью уже начинающий свежеть апрельский воздух — как человек, готовящийся нырнуть на морское дно, потом приблизился ко мне почти вплотную и продолжительно, печально заглянул в мои глаза:
— Видишь ли, Эд, я узнал нечто такое, что вполне может быть связано и с Модестом. Есть такой художник — Игорь Иванович Лучин, ты его, наверное, не знаешь. Он влип в такую историю, что у меня и сейчас аж мороз по коже…
Уласевич направился к входной двери и открыл ее, словно опасаясь, что нас кто-то может подслушивать. Потом закрыл ее, вздохнул тяжко и продолжил:
— Речь идет о шантаже. Лучин ведь очень известная среди коллекционеров личность, ему от отца, кстати, очень хорошего художника, перешло по наследству уникальное собрание старых голландских мастеров.
— Как же он умудрился так влипнуть? Шпионаж в пользу иностранной державы? — весьма, кажется, не к месту пошутил я, но Георгий Викторович пропустил мою шутку мимо ушей.
— Игорь, а ему где-то под сорок, не пропустил, наверное, ни одной молоденькой художницы в Киеве. Вернее, всех их пропустил через свою постель. Ну, с богемными такими замашками парень. Хотя… Хотя женат, отец четверых детей. В общем, все у него путем. Совмещает, так сказать…
— Шерше ля фам? — предположил я.
— Почти. Но погорел он не на женщинах, а на девочках-малолетках. Завезли его в какой-то веселый дом, а утром приперли к стенке — растление малолетних.
— А чем, интересно, приперли?
— Не знаешь возможностей нынешней техники? Короче, придавили его: или отдаешь львиную долю коллекции, или судебное дело, огласка, такой позор, что вовек не отмоешься…Приют девственниц…
На лбу Уласевича, ближе к левому виску, ни с того ни с сего вдруг появился лучистый, как мне показалось, кружок, застыл неподвижно, спустя мгновение дрогнул, переместился на самую середину, и пока я сообразил, что это означает и собрался исторгнуть из своей груди предостерегающий крик, над переносицей у Георгия Викторовича будто кто-то невидимый раздавил очень спелую вишенку, которая тут же запузырилась алым соком. Пока Уласевич, медленно сгибаясь в коленях, точно готовясь сесть на несуществующий стул, складывался напополам и наконец упал ничком на пол, я метнулся к выключателю и погрузил мастерскую во тьму. Лежа на полу, я даже не попытался окликнуть Георгия Викторовича — твердо знал, что он мертв. Ползком пробрался к противоположной стене и, по-прежнему лежа на полу, зашторил окно — до распахнутой его створки. Только после этого решился подняться, здраво рассудив, что кое-какие меры предосторожности приняты, а киллер давно уже покинул свое укрытие.
Чуть погодя включил свет. Ей-Богу, мне хотелось заплакать, глядя в недвижные, уже стекленеющие, небесно-синие глаза Георгия Викторовича с навсегда запечатленным выражением полнейшего непонимания, что же с ним произошло.
Я осторожно подошел к окну и посмотрел в узкий просвет между шторами: стреляли, видимо, со второго, последнего этажа универсама, который сейчас находился на ремонте — скорее всего, какой-то новоявленный нувориш вознамерился превратить его в современный супермаркет. Выполнить задачу убийце было нетрудно — мастерская Уласевича располагалась тоже на втором этаже. Траектория пули пролегла через открытый проем окна. Выстрел был бесшумным — снайперская винтовка, конечно же, снабжена глушителем.