— Как у тебя со временем? — спросил я, как только за нами беззвучно захлопнулись дверцы «Ауди». — Надеюсь, вечер свободен?
— Ты что-то предлагаешь?
— Сам не знаю. Нет возражений, если пока просто покатаемся, а потом… Потом будет видно.
— Когда я была маленькой, очень любила кататься в легковой машине. Поэтому могу вообразить, что сейчас благодаря тебе перенесусь в детство. И куда же мы направимся?
— Куда глаза глядят… Хочешь, поедем на природу. В какой-нибудь лесок, где пахнет разбуженная земля, где первая травка лезет…
— Ты, Эд, большой лирик, — сказала моя девушка-камышинка, и тут уж я не понял — с иронией или вполне искренне.
Как и всяк живущий на этой земле, лучше всего я знал дорогу домой и потому, осознанно или нет, взял курс на родную Оболонь. Почти сразу за моим домом начинались заливные луга, перемежаемые рощицами, где плакучие ивы, которым нравился днепровский песок, соседствовали с сосенками, а могучие бересты — с тополями и березками. Где-то там оставим машину и пройдемся по вечернему лесочку, подышим воздухом, ну, поговорим о чем-нибудь… Я бы, конечно, пригласил Зою к себе на чашку кофе, но что-то во мне противилось этой старой, как мир, идее, способствующей сближению двух особ противоположного пола в комфортной, так сказать, обстановке, когда никакая собака тебе не мешает. Не надо, впрочем, лукавить: в жилище моем еще пахнет Алиной, ее духами, кремами, утренним еще ее явлением, после чего я ее прогнал. Наверное, не надо было так рубить сплеча, с какой-то малой долей вероятности можно допустить, что подружка моя говорила правду. Опять же, я совсем не подумал, где теперь, ну хотя бы сегодня приклонит голову Алина. На вокзал пойдет ночевать? И деньги… Есть ли у нее деньги? Что, кстати, у нас завтра? Пятое апреля. Да, завтра она получит первую зарплату в этой долбанной фирме, которой заправляют такие похотливые самцы, как ее шеф. У меня чуть отлегло от души: смерть от голода Алине, кажется, не угрожает. А несколько ночей она наверняка перекантуется у какой-нибудь новой подружки. Я понимал, что просто успокаиваю себя, и все это пусть не снимало, но немножко отодвигало камень с моей души — души, если честно, не только похотливого, как Алинин шеф, а еще и ревнивого, безжалостного самца.
Зоя смотрела не на меня, а вперед, на дорогу, но ей, готов голову дать на отсечение, незримо передавалось мое настроение. Я, еще когда отправлялись на прогулку, ожидал, грешным делом, что из ее уст опять польются вариации на тему «сестренки», но ошибся, за что был ей бесконечно благодарен.
Мне всегда нравился проспект Набережная Славутича — широкий, как автобан, и прямой, как стрела. Я прибавил газу, от чего в кабине стал слышнее шелест шин. Скоро густонаселенный город останется позади, и нас примут пустынные перелески с их весенней отрадой и похожим на бальзам воздухом. Показалось, что еще немножко, и въеду в какую-то новую, что ли, жизнь.
— Эд, ты везешь меня на край света? — прервала, наконец, молчание моя спутница.
— Почти. А если точнее, не на край земли, а за край Киева. Послушаем, Зоечка, тишину.
— Я отчего-то побаиваюсь этих слушаний, — чуть сердито отреагировала она.
— Когда рядом такой человек, как Эд Хомайко, тебе нечего бояться, — обнадежил я.
Перелески, рощицы и заливные луга, в этом году не подтопленные, были вполне цивилизованными — достаточно полосы асфальта, рассекающей это природное великолепие и ведущей к лодочным станциям, спортбазам и базам отдыха. Я съехал с асфальта тогда, когда увидел место, где деревья и кусты столпились наиболее густо: никто, кажется, не будет мозолить глаза. Хотя опасаться здесь, в глубинке, некого: сейчас не лето, когда все окрест задымлено шашлычными кострами, а народец оккупировал каждую пядь земли.
— И что же мы здесь будем делать? — недоуменно спросила Зоя, в глубине души, наверное, побаиваясь меня — странного типа, который, неведомо зачем, завез ее в эту, по киевским меркам, глухомань.
— Слушать тишину, — напомнил я. — Дышать. Разговаривать. Может быть, даже целоваться.
Мы вышли из машины, сделали несколько шагов и остановились.
— Мне кажется, Эд, ты сегодня не в духе. По привычке стараешься быть веселым и остроумным, но я вижу, что тебя что-то тяготит.
Нечто вроде благодарной нежности наполнило меня — эта малявка, эта камышинка верно уловила исходящие от меня флюиды усталости и депрессии.
— Что-то случилось, Эд?
— Не со мной, Зоя.
И тут меня как будто прорвало. Сам не знаю, почему, с какой стати я подробно выложил ей, чем был удручен, озабочен, занят с того дня, как в «Зеркале недели» обнаружил первое письмо от покойного дяди. Ничего не утаил — как верующий на исповеди, разве только то, как в моей жизни появилась и исчезла Алина.