— Вы понимаете, какие чувства я испытываю сейчас по отношению к вам? Тем не менее, спасибо за откровенность. А как вы, Геннадий Семенович, ответите за содеянное… В стране, конечно, сейчас беспредел, но есть предел даже и беспределу.
Женя-секретарша, когда я выходил из кабинета Лаврухина, по привычке выставила напоказ свои умопомрачительной длины ноги, однако я не обратил на них абсолютно никакого внимания.
— Владимир Юрьевич, сделайте одолжение, допросите Арсена и узнайте, кто с ним и Фоминым позвонил в квартиру Радецкого. Я, в принципе, уже знаю, кто это, но хочу утвердиться в своей догадке.
— Знать и догадываться — не одно и то же, Эд, — назидательно сказал Вальдшнепов.
— Извините, но я специально оговорился — «в принципе».
— Не обижайтесь, Эд, это я так, к слову. Хорошо, я выполню вашу просьбу. Да, установлено, кто выстрелил в вашу помощницу Зою — это Сагайдак. Он погиб в этой автомобильной сшибке, именно в его руке был зажат пистолет. Баллистическая экспертиза установила, что пуля выпущена именно из него.
«Гореть ему в аду, человеку-пиранье!», — с ненавистью подумал я.
— И еще. «Приюта пилигрима» больше не существует. Все, причастные к преступлению, а они совершались не один год, арестованы.
Зоя, маленькая моя темноглазая девочка, как же я не уберег тебя! Я ведь попросил тебя: «Пригнись!» И не заметил, когда ты выпрямилась, чтобы обернуться и посмотреть назад, чтобы оценить степень опасности, чтоб, если надо, прикрыть меня собой. Догадываюсь, что творилось в душе ее родителей вчера на ее похоронах, но они оказались воистину благородными людьми, ни словом не упрекнув меня, виновного в смерти их дочери. А я… До конца дней своих я буду казниться тем, что Зоя погибла из-за меня, из-за моего ослиного упрямства — пусть бы эти ублюдки и сейчас топтали землю, лишь бы Зоя была жива. Раньше об этом надо было думать, раньше, когда ослик в тебе мотал мордой.
Значит, Покамистов! Именно его, как понимаю, и имели в виду средневековые арабы, утверждая: «Бойся людей с голубыми глазами!» Ерунда, конечно, но именно это суеверие я опять вспомнил, припарковывая свою «Ауди» у дома, где располагалась мастерская портретиста. Напрасно прождав полдня сообщение от Вальдшнепова, я решил все-таки нанести визит Платону Платоновичу, старому приятелю моего дяди. Уже прикоснулся к кнопке звонка, как позвонил Владимир Юрьевич.
— Эд, Арсен показал, что с ними в ту ночь был рыжеволосый пожилой господин с голубыми глазами. Именно ему во втором часу ночи открыл дверь Модест Павлович. Этого человека Арсен не раз видел в «Приюте пилигрима». Тот любил проводить там время на третьем этаже.
— Благодарю вас, Владимир Юрьевич. Минут через сорок я продиктую вам адрес, по которому вы сможете арестовать этого подонка.
— Надеюсь, на сей раз обойдется без эксцессов?
— То есть, без перестрелки? Не волнуйтесь, все будет хорошо.
Покамистов встретил меня очень приветливо, и выглядел он, надо признать, очень свежо. Молодец, поддерживает форму, хочет оставаться сильным и крепким мужчиной. Не исключено, что именно для тех целей, о которых мне минуту назад стало известно.
— Эд, дорогой, какими судьбами? — вскричал он, растопыривая руки для объятий и словно не замечая, что я холодно уклоняюсь от них. — Совсем забыл старика! А я заканчиваю очередной портретец! Бьюсь над последними мазками.
— Это вы угадали. Точно — последними. Хотя кто знает… Может, еще кого и напишете. Начальника тюрьмы, например, или какого-нибудь вора в законе.
— Эд, что с тобой? Откуда такой черный юмор?
— Если бы юмор, — покачал головой я. — Но вы держитесь молодцом, Платон Платонович. И правильно поступаете, потому что стареть вам нельзя. Не собираетесь ли в «Приют пилигрима», на третий этаж, к девственницам? А вообще-то, знаете, не поверю, что обходитесь без «виагры».
— Эд, что ты мелешь? — перешел на шепот Покамистов, хотя прекрасно уразумел, к чему я клоню. На лбу его проступила мертвенная бледность, голубые глаза потускнели, точно враз выцвели.
— Давайте не будем ломать комедию, — поморщился я. — Ответьте мне только на один вопрос: почему вы решили отдать Радецкого в руки шантажистов? Не из-за горячей же симпатии и глубочайшего сострадания к Геннадию Семеновичу Лаврухину, и не из-за денег же, конечно, хотя они никогда не помешают. Денег у вас много, в конце концов их хватило бы до конца жизни оплачивать дорогостоящий товар — девственниц. Я знаю также, почему вы позвонили той ночью в квартиру Модеста Павловича. Итак, чем вам не угодил Радецкий? Быстрее, потому что мне трудно дышать одним воздухом с вами!