Жар. Пламя. Повсюду.
Со стороны, наверное, казалось, будто мы застыли, занимаясь сексом, только в одежде. Мое тело этого хотело. Так же, как и его. И они были очень, очень счастливы.
Леви смотрел на меня, и в его глазах не было ничего, кроме желания. Мне это нравилось. Нет, я это любила.
Должно быть, он увидел все это на моем лице, потому что продвинул руку, все еще сжимая лодыжку, выше на пару сантиметров, наблюдая за моей реакцией.
А я пыталась не выдать свои мысли, черт, я не дам ему выиграть. Он не мог целый день вести себя как придурок-Леви, а затем ночью забраться в мою кровать и касаться меня везде, где пожелает.
Да. Он мог.
Я разомкнула губы, и он медленно, очень медленно скользнул своей теплой ладонью по моей ноге и, срань господня, я почти испытала оргазм. В самом деле. Моя лодыжка.
Моя лодыжка.
Леви касался ее, и это возбуждало больше, чем что-либо за всю мою жизнь. Рука снова сместилась, а в моей голове осталась всего одна мысль. Выше, выше. Пожалуйста, Господи, еще выше.
Глава 24
Леви
Я мог бы это сделать. Она бы мне позволила. Она позволила бы мне всё, чего бы я ни пожелал. А уж... как... я... желал.
Я смотрел на ее оголившийся живот, на кожу ниже пупка.
Я мог бы ее поцеловать. И мог бы, продолжая удерживать рукой ее лодыжку, просто наклониться, расположиться между ее ног и очертить языком линию ее смешных шортиков. Я взглянул в ее лицо, увидел в глазах желание и уже почти решился.
Но вдруг заметил край шрама, выглядывающий из-под ее рубашки, и меня словно сбил поезд, врезался, измельчая внутренности горячим металлом, осколками раскаленного железа, пока внутри не осталось ничего, кроме боли.
Какого черта я делал? Это же Пикси.
Пикси!
Нельзя сначала разрушить ее жизнь, а затем запросто с ней спать. Это было бы отвратительно по множеству причин. Я, конечно, не ангел, но знаю разницу между тем, что правильно, а что нет. Так вот, заниматься сексом с девушкой, которую покалечил и почти убил, неправильно.
Может быть, чертовски хочется. Но неправильно, неправильно и еще раз неправильно.
Я заставлял себя смотреть на этот шрам, потому что он был единственным, что держало нас на расстоянии друг от друга, и, глубоко вздохнув, закрыл глаза и поднялся с кровати. Мое тело билось в агонии, пока я отстранялся от ее горячего, полуобнаженного тела.
Она на мгновение замерла в своей соблазнительной позе, затем села, скрестив ноги. Пикси сделала глубокий вдох, и льющийся из окна свет очертил ее руки.
Я прочистил горло и переформулировал вопрос:
— Могу я воспользоваться твоим телефоном? Пожалуйста.
Она медленно поднялась и разгладила рубашку, после чего посмотрела на меня:
— Нет.
— Р-р-р, — я даже дернул себя за волосы. — Ну почему ты такая заноза в заднице?
Она состроила гримасу:
— А почему ты не оставляешь мне горячей воды?
Я склонился над ней:
— Хочешь принимать горячий душ — принимай его вечером.
— Я не могу мыться вечером. Если я мою голову на ночь, то должна и высушить волосы на ночь, а если я сушу волосы на ночь, то должна выпрямить их на ночь, а потом я должна спать с выпрямленными волосами, а когда я сплю с выпрямленными волосами, они становятся пушистыми!
Я моргнул.
— А я не люблю, когда мои волосы пушистые! — она растопырила руки, будто предполагалось, что я должен был знать о ее проблеме принятия душа на ночь. — Так что, почему бы тебе не мыться на ночь?
— Потому что мне нравится тебя злить, — повысил я голос.
В ответ она тоже повысила голос:
— Почему?
— Потому что перепалки не причиняют боли!
Это была самая честная вещь, сказанная за целый год, и она повисла в гнетущей тишине, словно зияющая черная дыра.
Пикси разомкнула губы, по ее лицу я видел, что она борется с эмоциями.
Нет. Нет и нет. Сражайся, черт тебя подери.
Меня окружил жар пахнущего лавандой тела, возвращая потерянное спокойствие, заставляя чувствовать себя желанным, ценным — то, чего я не должен бы чувствовать.
Она, такая хрупкая, с милыми губками, изогнутыми в улыбке, и глазами в пол-лица, мягко спросила, глядя на меня: