Мавр лихорадочно торопится заручиться поддержкой Франции. Он привык к тому, что его двурушническая политика, как правило, приносит успех. Он поторапливает медлительного короля.
— Ты должен передать дожу, — обращается он тем временем к своему послу в Венеции Вимеркати, — что мне по-прежнему дорога дружба со Светлейшей республикой. Я не намерен предпринимать ничего, что могло бы ее оскорбить.
Однако на этот раз у дожа было припасено кое-что для Мавра. Этот сюрприз немало озадачил миланского герцога.
— Передайте вашему синьору, — заявил дож миланскому послу, — что двадцать первого января тысяча четыреста девяносто шестого года я распростер свое покровительство над королем Неаполя.
Лудовико сразу же понял силу удара. Он слишком понадеялся на то, что его политическая игра изолирует Венецию. Теперь же этот нежданный-негаданный союз Венеции с Неаполем воссоздал на полуострове стратегическую ось, с которой он вынужден считаться. Король Франции, по меньшей мере на некоторое время, полностью сошел с итальянской сцены. Мавру пришлось сделать хорошую мину при плохой игре:
— Позвольте выразить надежду, что вся Италия воспользуется добрыми плодами освобождения от варваров.
Его послание дожу внешне выдержано в оптимистично-приветственном тоне. На самом же деле он глубоко обеспокоен возрожденным престижем Венеции и ее возросшим весом среди итальянских государств.
Итальянские правители опасаются скорого возвращения Карла VIII. В марте папа получил письмо от кардинала Джульяно делла Ровере. Письмо его сильно встревожило: французский король собирает войска в Лионе, весной он попытается повторить итальянский поход. Лудовико попробовал еще раз пустить в ход испытанный макьявеллистский прием. Он пригласил к себе архиепископа Милана Гвидо Арчимбольди и снабдил его инструкцией следующего содержания:
— Вам надлежит отправиться в Венецию и выяснить их намерения на случай нового вторжения Карла. Вы должны сказать им, что в случае оказания нам помощи оружием и деньгами мы окажем решительное сопротивление продвижению короля.
Карл VIII вовсе не доверял Лудовико. Как раз для того, чтобы заставить его обнаружить свои намерения, он и напомнил миланскому герцогу некоторые статьи мирного договора, подписанного ими в Верчелли. «Все верно, — известил он Мавра через своего посла, — я действительно намерен возвратиться в Италию. Так что предоставь мне право вооружить несколько кораблей в генуэзском порту. Пока они не нужны для вторжения. На них я стану доставлять подкрепление моим воинам, которые все еще заперты в замках Неаполитанского королевства. Во всяком случае, можно будет испытать возможности нового похода».
«Сир, — вкрадчиво отвечал Лудовико, — тебе известно, что я — твой самый верный друг во всей Италии. Мне не представляется целесообразным вооружать корабли в Генуе именно в данный момент. Это вызвало бы огромное беспокойство и, быть может, непоправимую реакцию со стороны наших государей».
Король был вне себя от гнева. Он вызвал к себе герцога Орлеанского, будущего Людовика XII. Какая разница, какая пропасть между этими двумя людьми! С одной стороны, пышущий яростью, с пожелтелым лицом, на котором застыла злобная гримаса, с черной бородой клочьями, лишь подчеркивающей уродливость хищной физиономии, король; с другой — герцог, взгляд холодного властелина, гордая осанка кондотьера.
— Мавр стал просто невыносим, — начал король. — Он только и занят тем, что замысливает и совершает одно предательство за другим. Я больше не намерен его терпеть. Ты — отпрыск Валентины Висконти, семьи первых миланских герцогов. У тебя все права на синьорию. Дарю ее тебе, если сумеешь — бери! Только доставь мне в кандалах этого проклятого Мавра.
Лудовико чувствовал, как стальное кольцо все туже стягивается вкруг него. Он попытался было выскочить из западни. Карл его ненавидел, Венеция и Неаполь вступили в коалицию против него. Папа Борджа, жестоко обойдясь с его братом, кардиналом Асканио, при всяком удобном случае выказывает свое презрение к дому Сфорца. Кажется, осталась только одна надежда. Его новый родственник, император! Мавр пригласил его прибыть в Италию и поспешил уведомить об этом Карла VIII. Пусть призадумается, старый дурак!