Максимилиан прибыл в Бормио 25 июня 1496 года. Жители города были потрясены великолепием императорского шествия, костюмами с иголочки на широкогрудых солдатах, грациозностью тирольских дам, которых император пригласил с собой из Инсбрука. Однако беседа между дядей и новоприобретенным племянником не клеилась.
— Что же, я готов атаковать Карла хоть сейчас, — заявил Максимилиан. — Но немецкие князья все в один голос не советуют этого делать. Кроме того, я не уверен в позиции Венеции, в случае конфликта Венеция могла бы воспользоваться случаем, чтобы отхватить себе от нашей империи самые аппетитные куски.
— Понимаю, Венеция — ключ ко всей ситуации, — скрепя сердце согласился Мавр, — я беспрестанно предлагаю ей свою дружбу.
Однако император совершил, быть может, роковую ошибку. Вместо того чтобы тотчас возвратиться в Тироль, сохраняя покров таинственности вокруг своего императорского величия, он предпринял шумную поездку по городам Ломбардии. В период между сентябрем и декабрем он посетил Виджевано, Геную, Павию. Итальянская толпа очень быстро впадает в скуку, если тот или иной персонаж слишком долго задерживается на подмостках сцены. Итальянцы не любят фатовства сильных мира сего, принимающих один парад за другим.
«Как, он еще не убрался восвояси? — деланно удивляются итальянцы. — Ему что, больше нечего делать? А при чем тут мы, только и плати за него!»
Когда Максимилиан перевалил через Бреннеро, возвращаясь наконец домой, то практические и политические результаты столь затянувшегося визита были равны нулю. Хуже того, престиж Империи в Италии непоправимо пострадал. Итальянцы отнеслись к императору с полным безразличием. Слишком он засиделся в гостях.
Лудовико в это время пережил несколько тяжелых ударов. Несчастья, обрушивавшиеся одно за другим на его семью, были, казалось, зловещим предзнаменованием грядущих испытаний. В июне 1496 года умерла Бьянка, любимица, внебрачная дочь, родившаяся от простолюдинки Бернардины Коррадис, дочь, которую он обвенчал с одним из лучших своих военачальников Галеаццо Сансеверино. Хотя Лудовико всегда был замкнуто сдержан в проявлении своих чувств, при дворе тотчас же заметили, что эта смерть вызвала в нем резкую смену настроения. «Фортуна в этом году повернулась к миланскому герцогу спиной», — прокомментировал придворный историк Каньола.
1 января в Милане, как всегда пышно, праздновали наступление нового, 1497 года. Залы миланского замка битком набиты блестящими молодыми людьми и дамами. Бал открыл сам герцог, взяв под руку и увлекши в танец жену одного из своих сановников. Беатриче д’Эсте, будучи на последних днях своей третьей беременности, расположилась почти лежа в кресле с высокой спинкой. Она окружена своими компаньонками.
Вдруг зал огласился тревожными возгласами:
— Герцогиня! Герцогине плохо!
Минута замешательства. Все бросились искать придворного врача. Беатриче на руках перенесли в ее апартаменты и уложили в постель. Мавр смотрит на нее испуганно. Он уже почти готов принять удар молнии, призванный сокрушить его горем.
Спустя три часа хирург герцога склонился над ребенком, которого Беатриче с трудом произвела на свет. Крохотное серое тельце, комок слизи, никакого признака дыхания. Сын миланского герцога оказался мертворожденным.
Вскоре после полуночи бледный как полотно врач вышел из опочивальни герцогини, на глазах оцепеневших в ужасе придворных приблизился к Мавру и, словно сам удивленный своей неслыханной смелостью, сильно пожал ему руку. Лудовико вздрогнул.
— Синьор, должен сообщить ужасное. Герцогиня, твоя жена, только что скончалась.
Мавр бросился стремглав по длинным коридорам замка — прочь, прочь отсюда! Ужасный и жестокий, вершивший судьбами Италии, первый среди великих государей и диктаторов, этот человек плакал. Благодаря Беатриче, которой было всего двадцать два года, которую он привел в свой замок, когда она была еще подростком, жизнь его была такой наполненной. Будучи типичным итальянцем, Лудовико нередко пренебрегал ее обществом, у него были даже официальные любовницы, Галлерани и Кривелли, да и другие женщины, о которых он просто уже не помнил, те же фрейлины Беатриче. Быть может, он чаще думал не о ней, а о политике. И все-таки он знал: рядом есть женщина, совсем юное существо, его истинная, его единственная и настоящая спутница жизни. Теплом своего присутствия Беатриче сумела согреть миланское общество. Она была непревзойденной собеседницей художников и музыкальных гениев. С ее именем связывали то, что было в Ломбардии великого в сфере творческой и интеллектуальной. Она могла оспорить пальму первенства даже у своей сестры Изабеллы, маркизы Мантуи, в том, что касается распространения вокруг себя света культуры и красоты. Лудовико разом вспомнил все, что значила Беатриче для Милана. А он сам?.. Миланский герцог был погружен в мрачные интриги и войны. Впервые почувствовал он себя так неуютно, так неприкаянно. В отчаянии написал он несколько строк Франческо Гонзаге, мужу Изабеллы, кондотьеру из-под Форново: «Было бы более справедливо, если бы раньше умер я, столь трудно видеть мне, что нет больше рядом самого дорогого существа на всем свете».