Галеаццо Мария был крайне обеспокоен тем, что флорентийцы в любой удобный для себя момент могут его предать. Впрочем, точно так же подозревал он и неаполитанцев. Вот почему Галеаццо счел за лучшее сблизиться с королем Франции Людовиком XI. Этот политический кризис и составляет содержание первой половины 1470 года. Однако уже в июле неожиданное событие взрывает изнутри хитроумную сеть интриг, которую итальянские государи плели в тиши своих замков.
Халкис — крепость на острове Эвбея в Эгейском море, самое крупное венецианское владение в Восточном Средиземноморье. Флот турецкого султана взял крепость в осаду и принудил к капитуляции.
Весь христианский мир был охвачен паникой. Удручены даже те из государей, которым, казалось, следует ликовать в связи с поражением своего врага — Венеции. Даже они не могли не задуматься над тем, что турецкая угроза приобретает отныне пугающие размеры и вполне реальные очертания. Политический обозреватель эпохи, Доменико Малипьеро, в таких словах выразил ощущение страха, охватившее вдруг Италию: «Все италийские земли со страхом пережили это известие. Нет слов, чтобы передать, сколь громкими были стенания и вздохи, раздавшиеся отовсюду по этому поводу. Всем стало ясно, что теперь, когда начался закат величия Венеции, спесь и гордыня других государей не стоят и ломаного гроша».
Халкис был последним бастионом Средиземноморья, сдерживавшим турецкую агрессию. Теперь Венеция, оказавшись беззащитной и ослабленной, переживала самый драматический период своей истории. Единственный, кто мог бы воспользоваться ее незавидным положением, был Галеаццо Сфорца. Он меньше других был склонен придерживаться правил дипломатической игры. Действуя под влиянием настроения, он ежечасно был готов взорвать сложный механизм равновесия, сложившегося между итальянскими государствами.
— Итак, настал час, — не скрывая своего восторга, обратился Галеаццо к советникам, — возвратить в наши пределы Крему, Бергамо, Брешию, все территории, которые Венеция сумела умыкнуть у моего отца, вынудив его подписать мир в Лоди.
Министры герцога были несколько напуганы столь масштабными планами. Однако никто не осмелился возражать. Разве что послы Людовика XI и Фердинанда несколько остудили пыл Галеаццо. Французский и неаполитанский монархи воззвали к нему с просьбой подумать, следует ли унижать Венецию именно сейчас, когда она переживает столь сложный период своей истории, когда чувствует у себя за спиной тяжелое дыхание заклятого врага христиан — турка. Если же на Венецию сейчас попытаются напасть итальянские синьоры, то от нее ничего не останется. Турок, который очень силен, не преминет воспользоваться случаем, чтобы прикончить ее. Исчезновение Венеции создало бы невыносимый вакуум и сделало бы невозможным равновесие военно-политических сил на полуострове. Более того, оказавшись в столь отчаянном положении, Венеция могла бы сама вступить с турком в союз, что неизмеримо увеличило бы мощь султана. Даже столь воинственный папа, каким был Павел II, осознавал, что нынче не время настаивать на осуществлении своих планов, и отказался от захвата Романьи. Таким образом, он открыл путь к миру. Галеаццо надеялся на поддержку неаполитанского короля. Но, увидев в январе 1471 года, что король вступил с Венецией в союз, понял наконец, что время упущено. Галеаццо не оставалось ничего другого, как смириться.
Нежные ароматы весны наполняли улицы Флоренции. Все ее жители замерли у окон. Они были потрясены невероятной, сказочной роскошью миланского кортежа, вступавшего в город. Легендарная Флоренция эпохи Лоренцо Великолепного, город, озвученный поэзией, дворцы которого украшены гобеленами потрясающей красоты, город, культура которого отмечена гениальностью Пульчи и Полициано, никогда прежде не видел столь великолепного зрелища. Роскошь миланского герцога превосходит все, на что только способно богатейшее воображение флорентийских живописцев. Шествие волхвов, изображенное флорентийскими мастерами, знаменитые флорентийские фрески и картины, наполненные светом и блеском, бледнеют в сравнении с увиденным сейчас. Желая произвести впечатление на могущественного союзника, Галеаццо вступил во Флоренцию, взяв в качестве редчайшего и ценнейшего украшения свою жену, Бону Савойскую, и двух дочерей, Анну и Катерину. От великолепия его свиты перехватывало дух.
Народ, высыпавший на улицы, заполнивший площади, замерший у окон, был потрясен. Восхищение граничило с экстазом. Советники герцога предстали перед флорентийцами в богатых, изукрашенных золотом и серебром бархатных камзолах, их свита была одета с достойной синьоров роскошью. Сам герцог шествовал в окружении ста вооруженных гвардейцев. Их военная выправка, блестящее снаряжение столь великолепны, как если бы они были капитанами. К собору подошел отряд в две тысячи коней и двести мулов, которых Галеаццо приказал покрыть драгоценными дамасскими коврами. Двенадцать карет везли дары, предназначавшиеся Лоренцо. Кареты тоже были украшены златоткаными покрывалами. Следом — пятьсот пар охотничьих собак, поодаль сокольничие герцога демонстрировали народу грозных ястребов и соколов. Завершала парад пестрая и шумная толпа музыкантов, трубачей, шутов, которые будут услаждать слух и зрение синьоров в перерывах между переговорами.