«Герцог убивает себя и скоро умрет», — писал в донесении посол Феррары Тротти своему синьору.
И все-таки до последней минуты Джан Галеаццо бросал вызов болезни. Уже ежедневно у него поднималась температура, потом она стала держаться постоянно, а он все равно требовал есть и пить по-праздничному, как здоровые люди. Несварение желудка, приступы следовали один за другим. Несчастный герцог, на него больно смотреть, губы спеклись и потрескались, кожа в кроваво-красных полосах, глаза усталые и тяжелые, как у древнего старика.
Изабелла, которая уже давно прекратила всякое общение с Мавром, на этот раз не выдержала и на негнущихся ногах добралась до его комнаты. С порога она начала умолять его о помощи:
— Доктора уже бесполезны. К Галеаццо нужно приставить крепких гвардейцев — он все время бегает в подвал, крадет еду, которую запретили врачи, глотает, почти не разжевывая, жадничает, потом его рвет. Какой ужас! Он убивает себя собственными руками!
19 октября 1494 года Галеаццо почувствовал себя хуже.
— Как лихорадит! Я сгораю от жара… Груш! Вина! Много вина! — потребовал он вдруг.
— Тебе нельзя есть, синьор. Ты убьешь себя, — возразил старый лакей, и слезы выступили у него на глазах.
— Это не для еды… Мне просто хочется еще раз, напоследок, почувствовать, как пахнет еда, вино.
Слуги принесли огромную корзину с фруктами, несколько бутылок вина из Монферрато.
— Ступай к дяде. Передай, что я хочу его видеть, — попросил слабым голосом Галеаццо.
Старик отправился исполнять поручение, тихо покачивая головой. Когда он вернулся, то увидел, что корзина пуста, а большая часть бутылок опорожнена. Герцог корчился от боли, схватившись за живот, не мог добраться до кровати. Струйка кровавой слюны сочилась из уголка рта. Это был последний, роковой приступ болезни.
Врачи сказали, что дело безнадежное.
— Мне гораздо лучше, — уверил собравшихся возле его постели герцог. — Теперь пора подумать и о душе. Пригласите исповедника. Пусть придет. Да, приведите сюда тех двух прекрасных коней, которых подарил мне дядя. Не хочется отправляться на тот свет, не попрощавшись с ними.
Умирающий попрощался со своими любимыми скакунами, лениво закрыл набрякшие веки.
— Теперь пусть приведут борзых. Пусть посидят у меня в ногах. С ними мне как-то безопаснее. Скорей выздоровлю.
Он умер на рассвете 20 октября 1494 года. Его оплакала жена, не выпускавшая его руку из своей до последнего мгновения. Рядом скорбно молчали мать и придворные лекари. Вскоре поползли слухи, что убил его Мавр медленно действующим ядом, разрушившим желудок. Эти слухи подхватили крупнейшие историки — Макьявелли, Гвиччардини, Аммирато. Но нет никаких доказательств, чтобы можно было предположить злодеяние. Как всегда, Мавр повел себя весьма толково. Он тотчас распорядился устроить грандиозные траурные торжества. В течение семи дней народ прощался с герцогом в Миланском соборе.
Когда Галеаццо оставил этот мир, Лудовико уже в течение четырнадцати лет фактически безраздельно правил Миланом, хотя и не имел соответствующего титула. Все замерли в ожидании его следующего шага.
В торжественной обстановке, подобающей в таких чрезвычайных обстоятельствах, герцогский Совет был собран в замке на следующий день после смерти синьора. Лудовико обвел внимательным, испытующим взглядом собравшихся. На лице его застыла маска страдания и горя.
— Герцог оставил нас, — начал он свою скорбную речь. — Титул герцога должен перейти к малышу Франческо.
— Синьор, — обратился к нему один из советников, — за последние годы мы слишком долго жили в режиме регентства. Угрожающе ведут себя Франция, Турция, Венеция, Флоренция, папа… В столь трудный для свободы Италии час мы не можем вверять судьбу в слабые руки ребенка.
Тотчас встал с места Антонио Ландриани, один из наиболее уважаемых граждан Милана.
— Ты должен принять этот титул, синьор. Народ Милана жаждет услышать слово Лудовико Мавра, миланского герцога.
Естественно, Лудовико согласился.
Покинув замок, свита советников перешла в Сант-Амброджо. Здесь Лудовико принял все формальные символы своей власти — скипетр и меч. Был оглашен составленный им самим документ, согласно которому Лудовико обретал титул герцога не только фактически, но и по праву. В этот момент он и поверг всех в изумление, обнародовав то, что до сих пор было скрыто, как говорится, за семью печатями:
— Я, герцог Милана, являюсь таковым и по сути своей. Герцогская инвеститура была получена мной в прошлом году из рук императора Максимилиана как признание моих заслуг. Я хранил это событие в тайне, чтобы не нанести ущерба своему племяннику. Но сегодня, когда народ Милана и герцогский Совет вверили мне этот трон, я не могу молчать. Никто не вправе обвинить меня в том, что я действовал вопреки интересам ребенка.