Андрей Платонов
Луговые мастера
Небольшая у нас река, а для лугов ядовитая. И название у нее малое — Лесная Скважинка. Скважинкой она прозвана за то, что омута в ней большие: старики сказывали, что мерили рыбаки глубину деревом, так дерево ушло под воду, а дна даже не коснулось, а в дереве том высота большая была — саженей пять.
Народ у нас до сей поры рослый. Лугов — обилие, скота бывало много и харчи мясные каждое воскресенье.
Только теперь пошло иное. На лугах сладкие травы пропадать начали, а полезла разная непитательная кислина, которая впору одним волам.
Лесная Скважинка каждую весну долго воду на пойме держит — в иной год только к июню обсыхают луга, да и в себя речка наша воду начала плохо принимать: хода в ней засорены. Пройдет ливень — и долго мокреют луга, а бывало, враз обсохнут. А где впадины на лугах, там теперь вечные болота стоят. От них зараза и растет по всей долине, и вся трава перерождается.
Село наше по-нонешнему называется Красногвардейское, а по-старинному Гожево.
Жил у нас один мужик в прозвище Жмых, а по документам Отжошкин.
В старые годы он сильно запивал.
Бывало — купит четверть казенной, наденет полушубок, тулуп, шапку, валенки и идет в сарай. А время стоит летнее.
— Куда ты, Жмых? — спросит сосед.
— На Москву подаюсь, — скажет Жмых в полном разуме.
В сарае он залезал в телегу, выпивал стакан водки и тогда думал, что поехал в Москву. Что он едет, а не сидит в сарае на телеге. Жмых думал твердо и даже разговаривал со встречными мужиками:
— Ну, што, Степан? Живешь еще? Жена, сваха моя, цела?
А тот, встречный Степан, будто бы отвечает Жмыху:
— Цела, Жмых, двойню родила. Отбою нету от ребят.
— Ну ничего, Степан, рожай, старайся, — воздуху на всех хватит, — отвечал Жмых и как бы ехал дальше.
Повстречав еще кой-кого, Жмых выпивал снова стакан, а потом засыпал. Просыпался он недалеко от Москвы.
Тут он встречал, будто бы, старинного друга, к тому же еврея.
— Ну как, Яков Якович. Все тряпки скупаешь, дерьмом кормишься?
— По малости, господин Жмых. (Тогда еще господа были: дело довоенное), по малости. Что-то давно не видно вас, соскучились…
— Ага, ты соскучился. Ну, давай выпьем!
И так Жмых — встречая, беседуя и выпивая — доезжал до Москвы, не выходя из сарая. Из Москвы он сейчас же возвращался обратно — дела ему там не было, — и снова дорогу ему переступали всякие знакомые, которых он угощал.
Когда в четверти оставалось на донышке, Жмых допивал молча один и говорил:
— Приехали, слава тебе, господи, уцелел, Мавра, — кричал он жене, — встречай гостя! — и вылезал из телеги, в которой стоял уже четвертый день. После того Жмых не пил с полгода, потом снова «ехал в Москву». Вот какой у нас Жмых.
Позже, в революцию, он совсем остепенился:
— Сурьезное, — говорит, — время настало.
Ходил на фронте красноармейцем, Ленина видел и всякие чудеса, только не все подробно рассказывал.
Воротился Жмых чинным мужиком.
— Будя, — говорит, — пора нонешнюю деревню истребить.
— Как так, за што такое? Аль новое распоряжение такое вышло?
— Оно самотеком понятно, — говорил Жмых. — Нагота чертова. Беднота ползучая. Што у нас есть? Солома, плетень да навоз. А сказано, что бедность — болезнь и непорядок, а не норма.
— Ну и што ж? — спрашивали мужики. — А как же иначе? Дюже ты умен стал…
Но Жмых имел голову и стал делать в своей избе особую машину, мешая бабьему хозяйству. Машина та должна работать песком — кружиться без останову и без добавки песка, которого требовалось одно ведро.
Делал он ее с полгода, а может, и больше.
— Ну как, Жмых? — спрашивали мужики в окно. — Закружилась машина? Покажь тогда.
— Уйди, бродяга! — отвечал истомленный Жмых. — Это тебе не пахота — тут техническое дело.
Наконец Жмых сдался.
— Што ж, аль песок слаб? — спрашивали соседи.
— Нет, в песке большая сила, — говорил Жмых, — только ума во мне не хватает: учен дешево и рожден не по медицине.
— Вот оно што.. . — говорили соседи и уважительно глядели на Жмыха.
— А вы думали — что! — уставился на них Жмых. — Эх вы, мелкие собственники!