— Кто? — изумилась мама.
— Луиза, — угрюмо повторил Витька и пожалел, что они не влезли через окно. Если Луизу доведут до слёз в его доме, это будет конец дружбе.
— Немка, что ли?
— Нет, я русская, — без тени улыбки ответила Луиза.
— Ну, проходи… Луиза.
Мама произнесла имя гостьи таким тоном, что Витька остановился как вкопанный и рявкнул:
— Мам!
Но Луиза дёрнула его за рукав и многозначительно посмотрела в глаза: не надо, мол. Они вошли в прихожую. Папа встретил Луизу более доброжелательно, даже убавил громкость телевизора, но тоже был насмешлив, сделал корявый комплимент по поводу имени и порадовался, что у Витьки появилось новое знакомство, а то он, Витька, со всякой шпаной общается. То есть, лучше Луиза, чем шпана. Луиза, изобразив подобие улыбки, протянула маме пакет со сладостями.
— Что это ты мне суешь? — недоверчиво проворчала мама.
— Это вам. Гостинец.
— Виноград, что ли? — Мама взяла пакет и понюхала. — Свежий. — она пожала плечами и бросила гостинец в холодильник. — Спасибо.
Луиза поняла, что винограда на блюдечке ей не видать, и шепнула Витьке: «Идём к тебе». Дети ушли, взрослые продолжили смотреть телевизор. До Витьки донеслись мамины слова: «Тоже мне, русская! А белая, как немка. И имя немецкое».
— Вот моя комната. Садись. Ты извини за маму. У неё всегда давление.
— У меня тоже пожилая мама, — грустно откликнулась Луиза. — Когда я родилась, ей было за сорок.
— Моей маме двадцать семь.
— Значит, сейчас ей…
— Ей сейчас двадцать семь.
Луиза уставилась на него, открыв ротик, и тихо ойкнула.
— Извини, я такая невежа… У тебя уютная комната. А где старинные часы?
Витька посмотрел на полку и чуть не выругался. Часов не было. Похоже, здесь опять наводили порядок. Он начал выдвигать ящики стола один за другим, но часов нигде не нашёл. Оставалась только заветная коробка. Неужели мама добралась и до неё? Этого недоставало для полного счастья. Плохо соображая от нахлынувшей злости, он положил коробку на диван между собой и Луизой, открыл и увидел часы. Луиза тоже их увидела.
— Ой, какие красивые! — замирающим голосом сказала она. — Витя, открой, пожалуйста!
Он молча открыл часы и дал их Луизе.
— Ой, стрелочки золотые! — тихонько взвизгнула она и поднесла часы к уху. — Тикают, — сообщила она, как великую тайну. — Я всегда мечтала о таких часах.
— Ну так забери их себе, — брякнул он.
— Спасибо, Витя, ты такой добрый! — и часы мигом очутились в Луизином кармане вместе с цепочкой, которая сама по себе стоила не меньше часов. Не стала отнекиваться хотя бы для вежливости.
В другое время он бы крепко подумал, прежде чем расстаться с часами, но сейчас настолько разозлился, что надо было сделать какую-нибудь глупость. Тарелку разбить, например. Или вот так отдать дорогую и любимую вещь.
— Рад, что понравились, — выдавил из себя Витька.
Злость начала отступать. И чёрт с ними, с часами. Раз мама всё равно перекладывает их с места на место как хочет, то пусть их вообще не будет. Луиза чуть не прыгала от радости, и Витька подумал, что сейчас она его поцелует — в кино девчонки так и делают, — но Луиза была не из кино. Вместо этого она неожиданно заявила:
— А я знаю, что это за коробка. Здесь твои сокровища. У меня тоже такая есть.
— Угу, — протянул Витька и хотел закрыть коробку, но Луиза упросила его всё ей показать.
Он неохотно начал выкладывать вещи, коротко о них рассказывая. Луиза молча кивала и только по поводу карманных денег заметила:
— Много. Мне никогда столько не дают, потому что я их безудержно трачу.
— Это за год накопилось, — сухо ответил Витька и положил деньги в блокнот.
Галстук Луиза примерила. Она повертелась в нём перед полированным шкафом, хихикнула, сделала салют и вернула помятый символ пионерии в коробку. На машину не отреагировала вообще, при виде ручки брезгливо поморщилась, Книгу попыталась читать, чем насмешила и Витьку, и себя, но при виде клочка собачьей шерсти, который Витька безуспешно пытался скрыть за остальными предметами, её ребячество пропало.
— Это что? — спросила она без выражения.
— Ничего, — сказал Витька, закрыл коробку и спрятал в стол, но Луиза ждала ответа. — Это на память, — нехотя объяснил он. — От Чапы осталось.
— Чапа — это кто?
— Мой пёс. Был.
— Он умер?
— Мы его застрелили.
— Мы? Ты, что ли, стрелял?
— Папа.
— А зачем?
— Потому что Настька родилась. Чтобы микробов не было.
— И ты отстриг шерсть с него с мёртвого? — с ужасом отшатнулась Луиза.
— Нет, ещё с живого. Перед этим.
— Как ты позволил убить свою собаку? Я бы такую истерику устроила…
— Я устроил. Мне же и влетело. «Тебе собака дороже сестры!»… Спасибо хоть дали срезать шерсть.
Они помолчали. Из прихожей донеслись Настины вопли.
— А у тебя есть брат или сестра? — спросил Витька, торопясь прервать тягостное молчание.
— Нет, я у мамы одна-единственная, — посетовала Луиза. — А так бы хотелось!
Витька вспомнил о цыплячьем голосе в телефоне, но любопытствовать на эту тему не решился. Это, в конце, концов, не его дело. Может, к ним гости приходили с ребёнком.
В комнату вихрем влетела Настька, и он начал их знакомить. Луиза была сама любезность и даже подарила Насте маленькую куклу, но сестра как-то сразу оробела, перестала шуметь и на вопросы отвечала односложно.
— Покажешь мне свою комнату? — не то спросила, не то попросила Луиза, и Настька кивнула, тряхнув несуразной челкой в полголовы, ухватилась за ручку двери, упёрлась ногами в пол и с усилием открыла.
Все трое вошли. Глиняное чучело встретило их холодным взглядом пустых глазниц, но недолго ему оставалось пугать детей. Луиза начала расспрашивать Настю об игрушках, как кого зовут, и в процессе знакомства с крокодилом Кроком так натурально испугалась, что локтем сбила глиняную кошку на пол. Чудовище разбилось. Настя уставилась на осколки, выпятив губу.
— Я такая неловкая, — извиняющимся тоном проговорила Луиза.
— Так ей и надо, — обрадовалась Настька и побежала в прихожую. — Мама! Мы её разбили!
— Сейчас будет, — пообещал Витька.
— Я не нарочно, — пролепетала Луиза, делая большие глаза.
— Ага, — сказал Витька. Он ни на грош не верил, что Луиза боится его маму, но был ей благодарен за убийство светильника. По сути, слабая девочка выполнила его, дурака, работу.
Сам бы он ни в жизнь на такое не осмелился. Маму он боялся. Знал, что будет громко, и, помня подвиг Тома Сойера, приготовился взять вину на себя, но маму не интересовало, кто прав, кто виноват. Чучело ей жалко не было. Больше всего её волновали осколки, которые могли попасть с пола в глаза или коварно впиться в кожу. Орудуя совком и веником, мама кричала на всех троих, обзывая свиньями. Настька, как обычно, разревелась, Луиза стояла у стены бледная как бумага — её впервые обозвали свиньей, а мама рассказывала им, как осколки во всех вопьются, по венам доберутся до сердец, и все умрут.
«Пойдём отсюда», — сказал он Луизе, и они вышли. Мама даже не заметила, что кричит на одну Настьку. В коридоре Луиза не стала переобуваться, просто бросила свои уличные туфли в пакет, взяла зонтик и замерла перед порогом. Витька замешкался, потом понял, что она ждёт, когда он откроет перед ней дверь.
— Сейчас пойдёт дождь, — сказала Луиза.
Он словно очнулся. Они с Луизой брели вдоль реки, но почему-то не в сторону Луизиного дома, а противоположную.
— Прости.
— Ты не виноват. — Начал накрапывать дождик, и Луиза раскрыла зонт. — Прячься.
— Я иногда хочу сбежать из дома, — признался Витька.
— Сбежишь, — уверила его Луиза. — Будет семнадцать лет — и сбежишь. Поступишь в институт и будешь сам себе хозяин.
— А на тебя дома не орут?
— Орут. На всех орут. И все хотят сбежать из дома. Надо просто дотерпеть до семнадцати лет.
— Долго ждать, — вздохнул Витька.
— Долго, — согласилась Луиза. — Зато, может быть, мы с тобой вместе сбежим. Кто знает?