Возвращается Лука, насвистывая очередную рождественскую песенку, заставляя меня задуматься, не произошло ли еще одно рождественское чудо.
— Ма, мы с Айви сходим домой, но вернемся к ужину.
— Я готовлю фрикадельки. Особая просьба твоей сестры, — говорит миссис Коста с загадочной улыбкой. Связано ли это с фрикадельками или с тем, что было сказано между ними в сарае? Я бы не хотела столкнуться с этой женщиной лицом к лицу. Она свирепая.
— Отлично. Айви, тебя ждет угощение. Мы принесем салат и чесночный хлеб. — Он целует ее в щеку, берет морковку из тарелки, стоящей перед ней на стойке, и наклоняет голову, чтобы я следовала за ним.
Я не двигаюсь, чувствуя, как нахальство миссис Коста и Фрэнки просачивается в меня.
Лука смущенно потирает свой загривок.
— О, я слишком хорошо знаю этот взгляд. Айви, ты не могла бы пойти со мной в соседний дом? Я бы хотел поговорить.
Его мать поджимает губы, как будто собирается отругать его за то, что он забыл волшебное слово.
— Пожалуйста, Айви? — спрашивает он, используя свой самый вежливый голос.
Вот так-то лучше. Я киваю и двигаюсь к двери.
Когда мы выходим, миссис Коста бормочет:
— Давно пора ему поумнеть.
В доме Птичка и Лось приветствуют нас так, будто мы два лучших человека на планете и им выпала честь присутствовать здесь. Это здорово. Я просто боюсь, что это конец. Куда мы с йорком тогда пойдем?
Собаки бегают вокруг, пока Лука разжигает огонь.
Кроме потрескивания поленьев и щелканья когтей собак по деревянному полу, между нами царит тишина. Я сажусь, несмотря на желание убежать, потому что боюсь того, что он может сказать.
Наконец, Лука говорит:
— Я подумал о том, что ты сказала. — Как будто это еще не вся история, он расхаживает перед камином.
— Можешь быть более конкретным? Я много чего сказала.
— О духе Рождества. Я только что стал свидетелем чуда.
— Ты должен был присутствовать при самом рождении, — говорю я шепотом, все еще охваченная благоговейным трепетом.
— Я удивлен, что это не отпугнуло тебя.
— Фрэнки сказала, цитирую: «Чем больше, тем веселее».
— Да. Это определенно то, что Фрэнки сказала бы, приглашая людей на ужин или, как оказалось, на рождение ребенка.
— Лука, я стала свидетелем чуда.
— Я тоже. — Он проводит руками по волосам, завязывая их в пучок. — Я почти сдался.
— А ты когда-то сдавался? Когда-то отступал? — говорю я, бросая ему вызов.
— Ты очень похожа на Айзека.
— Ну, это мое второе имя. — Я пожимаю плечами.
— Он бы полюбил тебя.
На моих губах мелькает улыбка.
— Есть за что любить. Мне потребовалось много времени, чтобы понять это. Ты помог. — Я поднимаю взгляд на Луку, чтобы понять, как он воспримет эту правду.
Может, у него и есть вина выжившего, но я уже давно живу в режиме выжившего. Только сейчас, здесь, я отошла от этого и вижу свою жизнь, в которой я процветаю. Вместо того, чтобы еле-еле выкарабкиваться.
Выражение лица Луки искажается болью.
— Этим утром я боялся, что потеряю тебя. Что уже потерял тебя.
— Я думала, ты не из тех, кто любит отношения. Слишком жесткий. Слишком резкий. Что изменилось?
— Долгое время я говорил себе, что не хочу быть связанным.
— Боже, ты такой упрямый. Это ужасный способ посмотреть на это. А как насчет всех положительных моментов, которые могут принести отношения? Как я тебе уже говорила, можно думать, что они связывают тебя или... могут возвысить тебя. Выбирать тебе.
— В том-то и дело. Я твердил себе, что не хочу быть связанным, потому что не хотел сталкиваться с возможностью того, что Кимми была права. Что я недостоин любви. Если это правда, значит, я потерял Айзека по этой причине. Ранее в сарае мне пришлось спросить себя, хочу ли я быть жертвой или победителем. Хочу ли писать свое будущее или позволить прошлому диктовать его.
Лука опускается рядом со мной на диван. Он так близко, что его нога прижимается к моей. Как всегда, трепет пробегает по моему телу.
— Последнюю неделю я представлял себе нашу совместную жизнь, — говорит он.
— И тебе понравилось то, что ты увидел?
Он кивает. Мое сердце щебечет.
— Там, в сарае, у меня было какое-то извращенное видение прошлого, настоящего и будущего Рождества. Результат того, что я замкнулся в себе и оттолкнул тебя, оказался не таким, как представлял себе раньше. — Его выражение лица искажается, как будто он заново переживает то, что могло бы быть.
— Я знаю, каково это ‒ держать людей на расстоянии. Не позволять себе быть желанным. Не рисковать. Никакого вреда... но и никакой награды тоже.
Лука обхватывает меня за плечи.
— Ты заставила меня снова ясно взглянуть на вещи. Поверить в рождественские чудеса. Я не очень любил Рождество, но это было результатом того, что я хотел наказать себя за потерю Айзека ‒ это был его любимый праздник. Как и ты, он попал в приемную семью. Мои родители усыновили его в семнадцать лет. Через два месяца после его восемнадцатилетия мы оба ушли в армию ‒ его дед и отец служили. Он никогда их не видел, но хотел, чтобы они им гордились.
— Что касается меня, то мне не всегда было легко доверять людям, полагаю, и Айзеку тоже.
— Да. Но он доверил мне свою жизнь. — Лука тяжело вздыхает. — Думаю, это цена, которую мы платим, когда любим и теряем.
— Но суть в том, что мы любим. Можешь сосредоточиться на том, что ты потерял ‒ Айзека и его дружбу. И я понимаю это. Это человеческая природа. Или можешь сосредоточиться на времени, которое вы провели вместе. Ваши переживания, смех, все это. Это не осквернит память о нем. Гарантирую, что он на небесах ждет, когда ты придешь в себя и начнешь жить полной любви жизнью.
Лука медленно кивает с каждым словом.
— Мне жаль, что я когда-либо сомневался в своей любви к тебе или заставил тебя сомневаться в ее силе.
Глаза щиплет, но я улыбаюсь его искренности.
— А мне жаль, что я не рассказала тебе всю свою историю. Спасибо, что вмешался и помог с делом Райфа.
Лука крепко обнимает меня и я таю в его объятиях. Я могла бы привыкнуть к этому, остаться надолго в его объятиях.
Когда мы отстраняемся, он говорит:
— Как ты смотришь на то, чтобы посвятить это Рождество Айзеку? Новым традициям. Он хотел когда-нибудь жениться и завести собственную семью. Хотел срубить свою собственную елку и украсить ее. Нарядиться Сантой. Печь печенье. Ради всего святого, этот парень служил в армии, но у него был мягкий характер, доброе сердце...
Я улыбаюсь.
— По мне, так это мистер Зефир.
Лука хихикает.
— Я боялся, что если буду делать все рождественские вещи, то боль станет слишком сильной. Но в этом году, когда ты здесь, это был лучший праздничный сезон, который у меня был за долгое время.
— У меня тоже. Я так часто переезжала между возвращением к матери и назад в приемную семью, что редко занималась традиционными рождественскими делами. Хотя мы с Айрис всегда ходили в церковь, когда были вместе. Она любит Рождество.
— Ты хорошая сестра.
— А ты хороший брат.
— Какими могут быть наши собственные традиции?
— Катание на санках? Бумажные снежинки?..
Губы Луки приоткрываются, как будто у него есть идея ‒ или он собирается поцеловать меня ‒ или и то, и другое.
Мое сердце поет.
Он наклоняется так близко, что в свете камина его глаза сверкают.
Я вдыхаю его запах: сосновый лес, свежий, землистый. Впервые в жизни я делаю то, что кажется настоящим глубоким вдохом. Это облегчение. Это комфорт. Это любовь.