Евгений Лукин
Лука и бита
Я стоял посреди тенистой пешеходной улочки, обе стороны которой, казалось, были сложены из пригнанных вплотную баров, кафе, ресторанчиков, — и озирался, выбирая, куда зайти. Наконец внимание моё привлекла вывеска «У Петра Шумахера».
В честь какого же это Шумахера, хотелось бы знать? Совершенно точно, что не автогонщика, — он вроде Михаэль. Или имеется в виду тот доисторический Шумахер из Императорской академии наук, первый директор кунсткамеры? Тот самый, кому великий Ломоносов постоянно грозил зубы перечесть… Пётр… А он Пётр вообще? Чёрт, не помню. Вернее, не знаю…
Хотя чего тут мудрить? К бабке не ходи — Петром Шумахером зовут хозяина бара!
— Даже не вздумайте… — шепнул мне кто-то.
Я оглянулся. Прохожий уже удалялся. Однако не было никаких сомнений — он мне это и шепнул. Больше некому.
Странно. Такое приятное на вид заведеньице: новёхонькие стёкла витрин, словно их вчера вставили… Или даже сегодня.
А вот возьму и зайду.
Зашёл — и сразу понял: зря. Прохожий был прав — здесь явно собирались чьи-то фанаты. Возраст разный, но майки на всех одинаковые — грудь каждой украшена испитой старорежимной морденью с вислыми усами. Неясно кто, но готов поручиться, что не спортсмен…
Тем не менее к некоторым столам и стульям были прислонены бейсбольные биты.
Народу вроде немного. Не убраться ли подобру-поздорову, пока не заметили?
— Да вы присаживайтесь, — добродушно пророкотали из-за ближнего столика и тронули за рукав.
Присел не без робости. Поднял глаза. Передо мной громоздился господин примерно моих лет, но куда более крупного сложения. Так обычно выглядят вышедшие в тираж боксёры и борцы тяжёлых весов. В остальном — точное подобие прочих посетителей: всё та же майка с портретом, та же прислонённая к столу бейсбольная бита. Взгляд, однако, приветлив, угрозы в облике не чувствуется.
— Узнаёте? — спросил нечаянный собеседник, легонько хлопнув себя по груди. Отхлебнул из высокой пивной кружки и вернул её на стол, где, кстати, лежала заглавием вниз некая книжка малого формата.
— М-м… вас или его?
— Ну меня-то вы вряд ли узнаете, — усмехнулся он. — Насколько помню, раньше мы с вами не встречались. Я про Петра Васильевича… — И незнакомец снова коснулся нагрудного портрета.
— Петра Васильевича… Шумахера? — догадался я.
— Ну разумеется!
Я чувствовал, что иду по кромке. Одна бестактная фраза — и волосатая ручища потянется к бите.
«Так… — судорожно мыслил я. — Давай-ка прикинем по-быстрому… О чём меня сейчас спросили? Знакома ли мне мордень на майке? Скажешь „нет“ — прозвучит грубовато. Скажешь „да“ — мигом поймают на вранье. Как бы это выразить поделикатнее и в то же время почестнее?..»
— Да я, собственно… — в итоге промямлил я. — Я чего сюда зашёл-то… Хотел узнать о нём… побольше…
Кажется, ответ мой лёг в десятку. Широкое лицо завсегдатая склонилось в уважительном кивке.
— Поэт, — сообщил громоздкий мой визави. — Поэт-шестидесятник. Только не двадцатого, конечно, века, а девятнадцатого…
Я откинулся на спинку стула и мистически прикрыл глаза, словно бы припоминая.
— Да-да-да-да-да… — потрясённо соврал я. — Помню-помню… Что-то я где-то о нём читал… У кого же?..
— У Гиляровского, — любезно подсказал мне он. — Скорее всего, у Гиляровского.
Опаньки! А ведь и впрямь читал. Только вот не помню что.
— Певец старой Москвы, — напомнил собеседник. И процитировал вальяжно: — «Не ворошь ты меня, Тáнюшка. Растомила меня банюшка».
Певец старой Москвы по фамилии Шумахер? Чёрт знает что на свете творится!
— Ну конечно! — вскричал я, бесстыдно глядя в глаза завсегдатаю бара. — Конечно, он!
— А как насчёт этого? — вкрадчиво и, как мне показалось, несколько зловеще осведомился незнакомец, переворачивая книжку названием вверх. Так вскрывают карты в покере.
«Лука Мудищев». Однако…
— А… при чём тут… — Хотел я прикусить язык, да вот не успел.
К счастью, мой визави ограничился тем, что укоризненно покачал крупной стриженой головой.
— Иными словами, — с прискорбием молвил он, — вы, подобно большинству нашего населения, считаете автором поэмы Ивана Семёновича?
— Семёновича? — беспомощно переспросил я.
— Или Степановича, — поспешил уточнить он. — С отчеством историки пока не определились… Итак?
— Что итак?
— Вы считаете автором Баркова?
— Н-ну… — замялся я. — Так, вообще-то, принято…
— Уже не принято, — строго поправил он. — Вернее, принято, но уже не всеми…